Глава 22
Наступил 1950 год. В мае Ким закончил второй курс речного училища и был призван на военную службу в часть, располагавшуюся в пригороде Куйбышева.
К этому времени Брайна выяснила, что удостоверение о своём образовании она сможет получить только на основании свидетельских показаний, заверенных нотариусом. Стало ясно, что без её личного участия этого не сделать, и она решила выехать в Белоруссию, а заодно навестить Кима. С помощью Гени в Минске и Бобруйске удалось найти людей, помнивших Брайну по совместной работе. Они охотно дали свои показания, и заветные документы, наконец, были получены.
Во время пребывания в Минске Брайна вместе с Геней посетила дом на улице Островского, из которого в ноябре 1937-го года её увезли в советскую тюрьму, а в 1941-ом фашистские полицаи дубинками выгнали Иду в последний путь. Кирпичный дом уцелел и, как в довоенные годы, его населяли семьи рабочих хлебозавода. Среди них не оказалось никого, кто пережил трагедию гетто, но они знали, где находится расстрельная яма, и проводили туда сестер. По дороге впечатлительная Брайна невольно представила себя на месте обречённой на гибель Иды и так разволновалась, что подойдя к злополучному месту, которое действительно оказалось огромной ямой, лишилась чувств..
«Черный обелиск» или «памятник на Яме» – так всегда называли первую памятную стеллу на месте массового расстрела минских евреев 7 ноября 1941 года. К 1947 году люди сами собрали средства на этот памятник. Известный городской камнетес Мордух Спришен из надгробья со старого еврейского кладбища вырезал мраморный обелиск. Надпись для него на идише написал поэт Хаим Мальтинский.
Минский Черный обелиск стал первым в СССР памятником жертвам Холокоста. Но советская власть его упорно игнорировала и всячески препятствовала проведению возле него ежегодных траурных мероприятий. Лишь 9 Мая 1969 небольшая группа еврейской молодёжи начала на свой страх и риск расчищать замусоренную Яму, и лишь в конце октября 1973 года Черный обелиск удалось отстоять на официальном уровне. Нынешний монумент поставили на месте прежнего – уже без надписи на идиш и с ошибочной датой массового расстрела минских евреев.
Приехав в Бобруйск, Брайна, прежде всего, посетила заросший бурьяном участок, где до войны стоял их просторный дом и в котором прошли годы её детства и юности, согретые родительской любовью. Глубокая печаль охватила её у разоренного родительского гнезда, где под немецкими бомбами погибла её старенькая мать. Место её захоронения найти так и не удалось. Не замечая времени, погружённая в воспоминания, бродила Брайна по заветным местам, где в юности было так чудесно проводить вечера с подругами, обсуждая произведения любимых писателей или распевая еврейские и белорусские песни! Здесь она повстречала и навсегда горячо полюбила Йошку, здесь родилась чудесная Леночка – дитя их любви!
Покидая когда-то родной город, молодые, счастливые, устремлённые в светлое будущее, они были полны безмятежной уверенности в том, что так будет продолжаться всю их дальнейшую жизнь. Но оказалось, вместо счастья судьбой им были предназначены так и оставшиеся необъяснимыми и загадочными жестокие репрессии и военное лихолетье.
В итоге через 25 лет Брайна вернулась в разорённый войной город одинокая, потерявшая почти всю свою семью и родных, больная, преждевременно состарившаяся от непосильных невзгод. Но, вопреки всему, она сохранила своё природное жизнелюбие и доброжелательность к людям, веру в торжество справедливости и всё ешё лелеяла в душе надежду на встречу с Йошкой и Леночкой.
После Бобруйска Брайна направилась в Куйбышев на встречу с Кимом.
Он выглядел похудевшим и усталым. Воинская часть, в которой ему пришлось служить, занималась строительством аэродрома при авиационном заводе. Два дня в неделю отводилось на военную подготовку, а четыре – на тяжелые земляные и бетонные работы. Очень огорчало Кима, что служить ему предстояло не три года, как в обычных сухопутных войсках, а – четыре, в связи с тем, что аэродромно-строительная часть была причислена к авиации.
В Куйбышеве Брайна встретилась со своей доброй довоенной знакомой – Розой Александровной Горелик, которая была эвакуирована из Минска в первые дни войны, да так и не вернулась обратно. Она была очень рада Брайне и передала приглашение Киму навещать её во время увольнения. Когда разговор зашёл о Лене, неожиданно выяснилось, что Роза Александровна знает адрес сестры Наты Цаплинской, той самой девочки, которая вместе с Леной поступала в 1941 году в Харьковский автодорожный институт. Брайна тут же отправила письмо по этому адресу, в котором просила сестру Наты сообщить ей о судьбах её сестры и своей дочери.
Вернувшись в Наманган, Брайна подала заявление в городской отдел народного образования о предоставлении ей работы педагога, начались многократные безрезультатные посещения служебных кабинетов. Но Брайна не отступала, продолжая обеспечивать свои потребности репетиторскими заработками. Бюрократическая волокита отнимала немало времени и сил, Брайна уставала и снова по привычке стала заходить для отдыха в читальный зал библиотеки, где всегда можно было рассчитывать на доброжелательное отношение персонала и свободный столик.
Как-то, перелистывая страницы журнала «Новый мир», Брайна обнаружила в нём новый роман писателя Ажаева «Далеко от Москвы». Мужественные, честные, сильные духом герои произведения, убежденные патриоты своей страны, их самоотверженный труд в суровых условиях Дальнего Востока глубоко её взволновали: представилось, что Йошка вполне мог стать одним из них, ведь она знала его именно таким! Предположение, что Ажаев встречал Йошку на одной из дальних строек, не давала покоя Брайне, и она решила написать автору о своих впечатлениях от романа, как бы невзначай упомянув имя Йошки.
Вскоре писатель ответил Брайне тёплым пространным благодарственным письмом. Ссылки на письмо Брайны появились в «Литературной газете» и журнале «Работница», где вокруг нашумевшего романа развернулась полемика. Узнав об этом, руководство библиотеки упросило Брайну подготовить содоклад для читательской конференции по роману «Далеко от Москвы».
Интересное, эмоциональное выступление Брайны вызвало аплодисменты её участников. Видимо, среди них находился кто-то из числа работников отдела народного образования, потому что отношение к Брайне в этом отделе сразу заметно улучшилось, и вскоре она получила назначение на должность учителя немецкого языка в узбекской школе.
Так как Брайна не знала этот язык, а узбекские ребята недостаточно владели русским, уроки невольно превращались в словесную игру на немецком, русском и узбекском языках, весьма забавлявшую учеников. Брайне приходилось прилагать немалые усилия, чтобы удерживать их от чрезмерного увлечения ею. И хотя эти занятия не приносили морального удовлетворения, зато зарплата учителя вполне соответствовала скромным материальным потребностям Брайны.
В начале 1951 года пришёл ответ на письмо, которое Брайна послала из Куйбышева сестре Наты Цаплинской. К изумлению Брайны, ответ был написан самой Натой. На нескольких страницах она подробно сообщала обо всём, что происходило с ней и с Леной в Харькове вплоть до оккупации города немецкой армией.
Сама Ната была насильственно угнана в Германию на принудительные работы, а, вернувшись после войны в Харьков, посетила дом, где проживала Лена и узнала от его хозяйки, что Лена однажды ушла из дома и больше не вернулась. В заключение Ната осторожно предположила, что Лена могла пережить оккупацию в таком месте, где её никто не знал, и, возможно, находится в Харькове, но по какой-то неизвестной причине не даёт о себе знать. Это письмо, где был указан точный довоенный адрес Лены, так разбередило материнскую душу, что ей неудержимо захотелось побывать там.
В июле, во время школьных каникул, Брайна приехала в Харьков и без большого труда нашла указанный в адресе дом по улице Ленина в районе под названием Шатиловка.
В глубине огороженного участка целый и невредимый стоял дом, окружённый садом. Его хозяйка, пожилая женщина, была занята сбором крыжовника с кустов, густо усеянных спелыми желтоватыми ягодами. Она пригласила Брайну в дом, угостила чаем и подробно рассказала, что Лена, которая сразу понравилась ей своей скромностью, аккуратностью и вежливостью, вела себя при немцах очень осторожно, выходя из дома только на работу или в продуктовую лавку.
Но когда немцы и полицаи выгнали всех евреев из города в посёлок тракторного завода, она очень горевала. На это обратили внимание все остальные жильцы дома. Единственным документом Лены был студенческий билет, она без акцента владела украинским языком и при переписи была зарегистрирована как воспитанница детского дома, украинка по национальности.
Ничто не предвещало беды, когда все четыре девушки, проживавшие в одной комнате, отправились на биржу труда для очередной перерегистрации, но обратно возвратились лишь три из них. Они рассказали хозяйке, что в кабинете, кроме местного украинского чиновника, присутствовал немец в военной форме, и он задержал Лену, заподозрив, что она – еврейка.
Больше хозяйке дома ничего не было известно о судьбе Лены. На замечание Брайны, что Ната не сообщила ей о случившемся на бирже, хозяйка откровенно призналась, что в то смутное время, сразу после окончания войны, опасаясь неприятностей, она предпочла ответить незнакомой женщине на вопросы о Лене, что её квартирантка по неизвестной причине однажды не вернулась домой.
Чувствуя себя разбитой и опустошенной, Брайна отправилась в обратный путь. В поезде, лежа на полке и отвернувшись от попутчиков, она беззвучно рыдала, оплакивая свою горячо любимую, бесконечно близкую духовно, ласковую и нежную доченьку. Погасла последняя искра надежды встретиться с ней хоть когда-нибудь в этом мире…
Горестные думы о трагической участи Лены и возникавшие в воспаленном воображении матери сцены её страданий, довели Брайну до такого состояния безысходной тоски, когда жизнь кажется лишенной смысла. Незнакомые люди, находившиеся с ней в одном купе, не могли не обратить внимания на то, что она много часов ничего не ела и не вставала со своего места. В ответ на их осторожные расспросы Брайна постепенно разговорилась и поведала им о своём горе. Попутчики не только посочувствовали, но, видимо, стараясь её успокоить, наперебой стали рассказывать о своих потерях во время прошедшей войны. Оказалось, у каждого она унесла кого-то из близких родственников. Это спонтанное выражение сочувствия и поддержки незнакомых людей вывело Брайну из горестного оцепенения. Она осознала, что должна, так же, как эти люди, примириться со своим горем и продолжать жить ради Кима и ради надежды на возвращение Йошки.
Однако, вернувшись в Наманган, Брайна ещё не скоро смогла заставить себя заниматься обычными повседневными делами, несмотря на успокаивающие, полные искреннего сочувствия письма Гени, Кима, Наты. То и дело, забыв обо всём, она часами в глубокой печали просиживала у стола, разложив на нём немногочисленные письма, стихи и фотографии, полученные от Лены в годы своего лагерного заключения. Вновь и вновь перечитывала волнующие строки её писем и стихов, вглядываясь в родное, бесконечно дорогое лицо дочери…
Лишь начавшийся новый учебный год в школе и литературные вечера в городской библиотеке, постоянным участником которых она теперь неизменно являлась, отвлекали Брайну от скорбных мыслей, но острая боль невосполнимой потери уже никогда не покидала сердце матери.
Как никогда прежде Брайна в это время так нуждалась в своём мудром и сильном Йошке! Только он смог бы облегчить тяжесть её потери, уменьшить душевные страдания. Но за долгие годы, прошедшие после его ареста, Брайне ничего не удалось узнать о его судьбе, кроме устного сообщения следователя КГБ в 1937 году о вынесенном ему стандартном приговоре: 10 лет лишения свободы без права переписки. Под страхом преследований и репрессий тоталитарный режим, царивший в стране, исключал возможность обращения родственников к властям с запросами о судьбе и даже месте нахождения их близких, ставших политическими заключёнными.
Брайне приходилось слышать, что после отбытия назначенного срока заключения осужденным по важным политическим статьям обычно добавляют не менее пяти лет ссылки под строгим надзором. Решив, что Йошку постигла подобная участь, она терпеливо ждала, не теряя веры в неизбежность его освобождения, мечтая о совместном возвращении в Бобруйск и надеясь вновь возродить свою семью там, где они были так счастливы в молодости.
Брайна написала об этом Киму, желая узнать его мнение.
Он воспринял намерения матери с горячим одобрением и энтузиазмом. Внезапная отчуждённость, возникшая при их первой встрече, давно исчезла, сменившись искренним сочувствием к своей многострадальной матери и осознанием сыновнего долга заботы о ней. К отцу же у Кима всегда сохранялись чувства восторженной любви и сердечной привязанности. Светлая надежда на восстановление дружной, заботливой, культурной семьи с духовно близкими ему родителями, стала для Кима спасительной моральной опорой в непростых условиях казарменного быта. В бытовых взаимоотношениях малограмотных крестьянских парней с Западной Украины, составлявших подавляющее большинство солдат его батальона, преобладали грубость, пошлость, матерщина и закоренелый антисемитизм.
В свободные от работы и учений выходные дни Ким спасался чтением или игрой в шахматы, писал письма, не пропускал киносеансы. В редкие дни увольнений из расположения части он посещал Розу Александровну Горелик, с которой очень подружился. В её незатейливом хозяйстве всегда находилось дело, где требовалась его помощь. А за совместным обедом и в беседах с этой умной, много повидавшей, мудрой женщиной Ким отдыхал душой и возвращался в душную атмосферу казармы просветлённым.
Ким во время армейской службы. Куйбышев, 1950 г.