Глава 17
Запрет на переписку с родными под предлогом военного положения обернулся для Брайны дополнительной моральной пыткой. В письмах Лены из Харькова Брайна с глубокой душевной болью ощущала её растерянность, сомнения, тревогу, страх, понимала, что её дорогая доченька очень нуждается в добром материнском участии, мудром совете и ждёт этого с нетерпением и надеждой. Если бы не этот дурацкий запрет, она бы убедила Лену не оставлять детдом и Кима в такое неспокойное время, отложить поступление в институт до следующего года, когда обстановка в стране прояснится.
Однако, по недоброму стечению обстоятельств, в поистине судьбоносный момент жизни дочери Брайна была полностью лишена возможности хоть чем-то помочь ей, и это причиняло матери глубокие страдания, терзавшие сердце и душу, лишавшие покоя и сна. Всё чаще приходилось Брайне обращаться в медсанчасть по поводу болей в груди и руках, приступов слабости.
После захвата Харькова немцами письма от Лены перестали приходить. Тяжёлое предчувствие завладело Брайной, как ни старалась она утешать себя надеждой, что Лене удалось вовремя уехать, спастись, и вскоре она даст знать о себе. Жуткие, страшные картины возникали в воображении Брайны наяву и неоднократно повторялись в снах. Юная, беззащитная девочка в фашистском аду среди убийц, погромщиков, насильников! И рядом никого из родных, друзей, кто бы помог, поддержал, защитил!.. Ужас, ужас!.. Горькие, безутешные слёзы градом льются из глаз, опускаются руки, но заключённые ждут свои пайки, и нужно работать, резать, взвешивать, раздавать хлеб!..
Не зря говорится, что беда не приходит одна. До Брайны дошли слухи, что на её место хлеборезки есть претендентки из числа фавориток администрации. Это не удивило Брайну. По мере того, как в связи с военным положением ухудшился рацион питания заключенных, это рабочее место приобретало в их среде всё большую ценность. Вскоре красивая гречанка, пользовавшаяся расположением начальника участка, была назначена старшей хлеборезкой, Брайне же отводилась при ней роль подсобницы. Неопытная, неумелая, неловкая новая хлеборезка явно не справлялась со своими обязанностями и к тому же не доверяла Брайне, боясь подвоха с её стороны.
Заключенные стали подолгу простаивать в очереди за пайкой, чего при Брайне никогда не бывало. Посыпались жалобы, нагрянула проверка, и Брайне пришлось вновь заняться своим делом, но ненадолго. Скоро вместо гречанки появилась молодая, энергичная, деловая женщина, которой покровительствовал начальник охраны лагеря. Ей не потребовалось много времени для освоения в новой должности, а честную, бескорыстную Брайну, вызывавшую у неё антипатию и насмешки, перевели на сельскохозяйственный участок. По странному совпадению он назывался Дарьевка, так же, как деревня, рядом с которой на Украине в детском доме находились до войны её дети.
Отделение «Дарьевка» – довольно крупное сельскохозяйственное предприятие, где на больших, хорошо обработанных участках земли выращивали картофель, капусту, морковь, свеклу, лук и горох, было подсобным хозяйством многотысячного концлагеря «Бурма». Его продукция составляла значительную часть рациона питания не только заключенных, но и охраны, а также вольнонаемного персонала.
В небольших теплицах для начальства и заезжих инспекторов зрели огурцы, помидоры, салат. В складском секторе, состоящем из нескольких овощехранилищ, погребов и сараев, собранный урожай сохранялся несколько месяцев и постепенно вывозился на пищеблоки Бурмы. На скотном дворе содержались рабочие волы и лошади. Весь производственный коллектив подсобного хозяйства: рабочие, агрономы, зоотехники, инженеры состоял из отбывающих свой срок заключенных, которые размещались в мужском и женском бараках, огражденных колючей проволокой. К женскому бараку примыкала кухня и медпункт. Комендатура и охрана располагались в кирпичном доме у входных ворот.
Брайну перевели в Дарьевку весной 1942 года и зачислили в бригаду огородников. Всю весну и лето вместе с такими же подневольными работягами она тяжело трудилась в поле с утра до вечера, в холод и жару, под дождем и пронизывающим ветром, испытывая при этом состояние глубокой душевной депрессии из-за постоянной тревоги за детей и родных.
К концу лета болезнь Брайны резко обострилась. К мучительным болям и опухолям рук и ног добавились незаживающие язвы, возникавшие по всему телу. Брайну поместили в общелагерную больницу, где работало немало хороших опытных врачей из числа заключенных. Когда Брайне стало немного лучше, её выписали из больницы, снабдив справкой о нежелательности использования на физически тяжелых работах. С такой справкой её нельзя было вернуть на прежнее место в Дарьевку, поэтому она осталась в Бурме в качестве разнорабочей.
Через несколько дней для Брайны нашлось место уборщицы в одном из лагерных пищеблоков. В перерывах между завтраком, обедом и ужином она выметала шваброй мусор, в изобилии остающийся на полу после посещения зэков. По лагерной оценке условий труда работа уборщицы не считалась тяжелой, но для Брайны, руки которой не только постоянно болели, но и плохо повиновались, она оказалась непосильной. В конце рабочего дня боль в руках и спине становилась настолько нестерпимой, что если швабра как назло выпадала из опухших, скрюченных пальцев, то иногда нагнуться и поднять её Брайна уже не могла, и ей приходилось обращаться за помощью. Её и без того нездоровый организм не выдержал, болезнь обострилась, опять на теле появились язвы, и Брайна снова оказалась в спасительной больнице.
В один из вечеров декабря 1942 года, сидя на больничной койке, Брайна рассеянно наблюдала через окно за разыгравшейся вьюгой, а в голове, как обычно в последнее время, теснились мысли о детях, Йошке, родных…
Неожиданно медсестра, разносившая прибывшую почту, назвала её фамилию и протянула самодельный треугольный конверт, сложенный из тетрадного листа бумаги в клеточку. Сразу бросился в глаза перечеркнутый жирной чертой адрес Акмолинского лагеря, над которым красным карандашом была приписана переадресовка на Бурму, а внизу таким же красным цветом подчеркнута фамилия отправителя – Гершон К.И.
Не веря своим глазам, дрожащими от волнения руками, Брайна развернула конверт. Это было письмо от Кима, которое он отправил по прежнему адресу ещё в сентябре 1941 года! Почти полтора года письмо блуждало по почтовым лабиринтам лагерей. Ким писал, что находится в Петровском детдоме, что очень беспокоится о Лене, и просит срочно сообщить ей его адрес, что скучает и «ждёт ответа, как соловей лета!».
Эти несколько строчек детских каракуль разбередили душу измученной болезнью и постоянными волнениями Брайны. Заливаясь слезами, она снова и снова перечитывала незамысловатые фразы, радуясь за надёжное положение Кима и одновременно горько сожалея, что Лена, которая могла бы быть вместе с ним, оказалась в одиночестве и неизвестности.
Брайна убедила себя, что затянувшееся молчание Лены вызвано её эвакуацией в одно из отдалённых мест страны, откуда, с учётом военного положения, почта приходит с большим опозданием. К тому же Брайна допускала, что письмо Лены, посланное по устаревшему адресу, может не только надолго задержаться, но и вовсе безвозвратно затеряться в лагерных канцеляриях.
Поэтому письмо Кима, которое с тем же устаревшим адресом всё же успешно преодолело многомесячные блуждания, придавало ей уверенность в том, что раньше или позже и письма Лены дойдут до неё так же, как тот невзрачный с виду, но бесконечно дорогой и желанный треугольник! Брайна хорошо понимала, насколько её ответ важен для самочувствия Кима как подтверждение, что он по-прежнему не одинок на свете, и представляла, с каким нетерпением он ожидает это письмо! Но запрет на переписку заключенных всё ещё продолжал действовать, и оставалось только сквозь слёзы чертыхаться и проклинать тупость и жестокость тех, кто придумал это изощренное издевательство над и без того бесправными, беззащитными людьми.
Как только здоровье Брайны несколько поправилось, и раны зарубцевались, её выписали из больницы, подтвердив справку о непригодности к тяжелому труду. Она тут же была зачислена в отряд по снегозадержанию, который сформировали в лагере по договоренности с соседним совхозом. Совхозные агрономы предполагали, что снег, накопленный на полях зимой, обильно увлажнит почву при весеннем таянии, а это в условиях засушливого климата Казахстана заметно улучшит показатели будущего урожая.
В этот отряд зачисляли заключённых, не занятых на других работах, а также всех слабых здоровьем, потому что у начальства бытовало мнение, будто снегозадержание никак не может относиться к тяжелым работам, ведь сам по себе снег – материал легкий, и трудиться на лоне природы приятнее, чем в зоне. Однако заключённые относились к этой работе как к одной из самых нежелательных и трудных из-за слишком долгого пребывания на морозе.
В связи с тем, что снегозадержателям ежедневно предстояла проверка перед выходом из зоны к месту работы, утром их будили раньше всех, чтобы они успели до построения получить свою хлебную пайку и позавтракать. Плохо отдохнувшие за ночь люди с трудом отходили от сна, кряхтя, бурча, чертыхаясь, одевались, кое-как умывались и в сумерках по утреннему морозу ковыляли в пищеблок. Получив пайку, второпях проглотив несколько ложек перловой каши, выпив кружку неизвестно чем заваренного чая, ничуть не насытившись, а лишь раздразнив аппетит, спешили на построение, боясь опоздать к перекличке.
После проверки отряд, окружённый конвоем, покидал зону и направлялся на один из заранее намеченных участков, расположенных от зоны на расстоянии от двух до четырех километров. На поле, покрытом слоем снега, люди выстраивались у одного края в несколько рядов и, постепенно продвигаясь к противоположному краю, сгребали лопатами снег, образуя в разных направлениях продолговатые холмики, при этом уплотняя снег прихлопыванием лопатами.
Вначале работа спорится, все работают дружно, напряженно. День разгорается, солнце поднимается всё выше в безоблачном небе, мягко освещая до самого горизонта неоглядные казахстанские просторы, на первозданной белизне которых местами ярко выделяются густые рыжие космы зарослей камыша. В солнечных лучах снежные холмики, только что вылепленные людьми, сверкают, как серебряные слитки, придавая сказочный вид пейзажу. Живые картины природы ненадого вытесняют из сознания подневольных зэков тяжёлые мысли.
Красота и гармоничность окружающей природы действовала успокаивающе не только на Брайну. Она замечала то на одних, то на других изможденных лицах усталых, казалось, ко всему безразличных людей выражение умиротворенности и тихой радости, когда они ненадолго прекращали сгребать снег и оглядывали окрестности, опершись на лопаты. Иногда их взгляды пересекались, и они дружески, ободряюще улыбались друг другу. Эти безмолвные короткие проявления морального единства и взаимопонимания почти незнакомых людей, попавших в одну и ту же беду, облегчали душевное состояние Брайны и навсегда запечатлелись в её памяти.
Однако часа через три рабочая обстановка на поле заметно менялась. Силы полуголодных, усталых людей быстро иссякали. Всё чаще и чаще они прекращали сгребать снег, нетерпеливо поглядывая в сторону конвоя в ожидании команды на перерыв.
Наконец, раздаётся долгожданная команда. Обессиленные зэки валятся на холодную, как лёд, землю, достают из мешков и грызут замёрзшие кусочки хлеба под громкий хохот конвойных, смакующих у костра похабные анекдоты. Им в полушубках, меховых шапках и валенках не страшны мороз и ветер. Заключённых же никак не спасают от холода заношенные ватные штаны, телогрейки и шапки на «рыбьем» меху. В парусиновых ботинках отчаянно мерзнут ноги, обмотанные тряпьем, коченеют руки в самодельных рукавицах поверх заштопанных перчаток. Не проходит и часа, как раздается команда продолжать работу. Люди поднимают лопаты и гребут, гребут, стараясь хоть как-то согреться. Но работа не согревает, да и сил больше нет.
Холод усиливается, каждый борется с ним, как может: люди стучат ногами, хлопают, как крыльями, руками, толкаются, подпрыгивают… Конвой грубой руганью и матерщиной заставляет заключённых возобновить работу, но ненадолго, затем снова повторяются напрасные попытки борьбы с холодом. Кажется, не будет конца этим мучениям, но когда терпение зэков почти кончается, звучит команда к построению, и отряд отправляется в обратный путь. Некоторые заключённые ослабли настолько, что просят помощи, и более стойкие товарищи по несчастью поддерживают их.
Мороз и ветер крепчают с каждой минутой, и когда вдали в наступающей темноте проступают огоньки зоны, все рады ей, как родному дому! Замёрзшие, голодные зеки вваливаются в столовую, где их ожидает хоть и не сытная, без кусочка хлеба, но, по крайней мере, тёплая еда, после которой неодолимо клонит ко сну. В полусонном состоянии люди бредут в бараки и без сил падают на нары. Одни так и засыпают, не раздеваясь, другим помогают их сердобольные земляки, раньше вернувшиеся с других работ.
Мигом пролетают ночные часы, ранним утром звук сигнального рельса снова заставляет подняться на каторжную работу. Лишь иногда мороз и ветер настолько сильны, что работа в открытом поле становится очевидно опасной для жизни. Тогда звучит команда: «До особого распоряжения!». Для заключенных это редкая удача – возможность подольше отдохнуть, привести в порядок ветхую одежду и обувь…
Ослабленный болезнями организм Брайны не выдержал жестокого испытания холодом. Она снова попала в больницу с воспалением лёгких и ангиной. Обострилась и сирингомиелия. В конце концов, врачебная комиссия была вынуждена признать Брайну инвалидом. Незадолго перед этим ей исполнилось 44 года, а до желанного освобождения оставалось ещё больше двух лет.
Нежданно-негаданно, впервые за всё время заключения, Брайна получила письмо от Розы Александровны Горелик. Верная, преданная старшая подруга и наставница Брайны по дошкольному воспитанию детей была частым и желанным гостем в дружной семье Гершонов в лучшие времена, а после ареста Йошки е раз морально и материально помогала Брайне, рискуя поплатиться за это собственным благополучием.
Когда началась война, Роза Александровна эвакуировалась из Минска в Куйбышев. Каким-то чудом ей удалось разыскать Геню, которая с дочкой Раечкой жила в Ташкенте и работала в детском доме. От Гени она узнала, что связь с Брайной в начале войны прервалась. Лишь при помощи благодарных родителей своих воспитанников, Розе Александровне с большим трудом удалось получить в органах МВД новый адрес Брайны, и она поспешила сообщить ей всё, что знала, о её родных, понимая, как это важно для Брайны.
От Гени Розе Александровне стало известно, что Геннадий с женой Бетей благополучно эвакуировались в узбекский город Наманган, а в 1942 году он добровольцем ушёл на фронт. Брайна была рада добрым вестям о брате и сестре и благодарна Розе Александровне, которая в конце письма выразила готовность выслать Брайне посылку с нужными вещами, как только получит от неё ответ. Но писать письма Брайне всё ещё было запрещено, хотя посылка была бы для неё более чем необходима.
Поздней весной 1943 года Брайну выписали из больницы и снова направили в подсобное хозяйство Дарьевка, подыскав подходящее рабочее место для женщины-инвалида. Её назначили ночным сторожем и поручили охранять огород со складом овощей от заключённых, которые, пользуясь относительно свободным режимом содержания в Дарьевке, по ночам пытались поживиться свежими овощами.
Когда Брайна попыталась возразить, что по своему физическому состоянию не сможет совладать не только с мужчиной, но даже с женщиной, ей жёстко пригрозили наказанием за отказ от работы, так что пришлось замолчать. А женщины в бараке посоветовали в случае необходимости обращаться за помощью к дежурным охранникам в комендатуру, но самой с зеками не связываться, тогда и они не тронут.
В тот день, когда Брайна впервые заступила на дежурство, бригадир огородников ознакомил её с объектом, который предстояло охранять ночью. Раньше Брайне приходилось работать на отдельных участках огорода, но она не предполагала, что целиком он занимает более 50-ти гектаров земли, а дорожка, по которой ей предстояло совершать обход, протянулась на целых 3 километра!
В вечерних сумерках Брайна храбро отправилась на свое первое дежурство, с интересом предвкушая предстоящую ночную прогулку в одиночестве, на свежем воздухе и при полной свободе. Но действие развивалось по иному сценарию.
Едва Брайна добралась до склада и осмотрелась по сторонам, как безлунная ночь полностью вступила в свои права. Стало абсолютно темно, вокруг ни огонька, лишь на небе слабо мерцали редкие звезды. И в этой темноте вдруг послышались звуки, похожие на негромкое отрывистое собачье тявканье, неподалёку мелькнули чуть заметные силуэты бегущих животных. Это были шакалы. Брайна знала, что обычно они не нападают на людей, тем не менее, неожиданная встреча не на шутку встревожила её.
Кое-как отыскав в темноте знакомую обходную дорожку, Брайна осторожно побрела по ней, опираясь на палку изуродованными болезнью пальцами и то и дело спотыкаясь в разбитой колее. Через несколько минут её внимание привлёк неожиданно возникший шорох и треск в зарослях огорода, она инстинктивно повернулась в ту сторону, пригляделась, и среди растений ей померещились очертания нескольких человеческих фигур, пригнувшихся к земле. Замерев на мгновение от страха, с ужасом ощутив свою беззащитность, Брайна поскорее заковыляла прочь. Тоска и апатия от сознания своей беспомощности охватили её, слезы непроизвольно текли по щекам…
С тех пор Брайну постоянно угнетало сознание унизительной бесполезности своих ночных хождений и не оставляло предчувствие неизбежных неприятностей, подстерегающих её. Через несколько недель оно, увы, сбылось. Снова выдалась тёмная безлунная ночь. Как обычно, вечером начав свой обход со склада, Брайна обратила внимание, что недалеко под присмотром скотника, сидевшего у небольшого костра, пасутся с десяток волов и лошадей.
Обойдя весь участок, Брайна присела отдохнуть на крыльце склада, задумалась и незаметно для себя задремала. Ей снилось, что вместе с детьми она с шумом и треском пробирается сквозь густые заросли в поисках дороги. Очнулась и сразу услышала громкий хруст, топот и чавканье недалеко от себя. На капустном участке огорода, еле различимые в темноте, шевелились громоздкие тела.
Брайна не на шутку испугалась – прежде всего, за волов, так как ей было известно, что свежая капуста в большом количестве бывает для них смертельно опасна. Громко призывая на помощь скотника, Брайна бросилась выгонять волов, махая веткой, случайно попавшей в руки. Пока с большим трудом ей удалось прогнать лишь одно животное, другие, не обращая на это никакого внимания, неторопливо расправлялись с капустными кочанами.
Испугавшись, что одной ей ни за что не справиться со стадом, Брайна заторопилась в комендатуру, чтобы сообщить о случившемся охраннику. На полпути она столкнулась с одним из них, который направлялся в очередной обход. Ни о чём не спрашивая, сильным ударом в грудь он сбил женщину с ног и заорал, чтобы она немедленно возвращалась на своё место, иначе он её застрелит при попытке к бегству. «Выполняй свои обязанности!» – орал пьяный охранник, даже не пытаясь выяснить, зачем понадобилась его помощь. Когда Брайна вернулась к огороду, там уже вовсю орудовал скотник. С помощью кнута он отогнал волов, но они всё-таки успели повредить десятка два недозрелых головок капусты.
Утром стало известно, что один вол всё-таки погиб. Главной виновницей происшествия, конечно, признали Брайну. Управляющий подсобным хозяйством на общем построении заключенных объявил ей выговор за потерю бдительности, но одновременно приказал выделить в её распоряжение одну из сторожевых собак, охранявших склады и скотный двор. Брайну познакомили с лохматой кавказской овчаркой по кличке Трезор, научили, как с ней обращаться, и через несколько дней они уже легко понимали друг друга.
Умный, добродушный пёс стал для Брайны не только верным другом, помощником и защитником, но и кормильцем. Два раза в день Брайна получала для него на кухне такую большую порцию каши с консервами, что её с лихвой хватало на двоих.
С появлением Трезора ночные дежурства больше не воспринимались Брайной как мучительная обуза. В сопровождении сильной и умной собаки она чувствовала себя надёжно защищённой и почти перестала бояться темноты, тем более, что громкий, грозный лай Трезора отпугивал чересчур предприимчивых зеков от ночных посещений огорода, только зайцы да заблудший скот иногда безуспешно пытались поживиться овощами.
Порой, в какие-то особенно светлые, спокойные ночи, когда призрачный свет луны и безбрежное тёмное небо со сверкающими россыпями ярких звезд располагали к лирическому настроению, Брайна предавалась воспоминаниям о дорогих её сердцу людях и счастливых годах, прожитых вместе с ними. Глядя на луну и звезды, она вслух многократно повторяла родные имена, осыпаяя их словами любви, нежности и надежды, даже напевала песни, которые когда-то они пели все вместе. Ей хотелось верить, что космическое пространство донесёт отзвуки её сердечных обращений до тех, кому они предназначены.
Верный Трезор, сочувственно помахивая хвостом, терпеливо наблюдал за своей хозяйкой, то и дело повторяющей незнакомые имена – Йошка, Леночка, Кимочка – и не успевающей вытирать слёзы, бегущие по щекам. В отсутствии писем и свиданий такие «сеансы психотерапии» приносили Брайне временное облегчение.
4-го августа 1943 года, рано утром, закончив дежурство, Брайна сидела на траве возле склада, поджидая появления огородников, после чего, обычно, возвращалась в барак. Уставшая, проведя бессонную ночь, она незаметно задремала, и сразу же ей приснился сон: огромный стол, уставленный тортами, коробками конфет, пирожными, фруктами. Но полакомиться сладостями ей никак не удаётся: всё, к чему она прикасается, тут же исчезает. Огорчённая Брайна открыла глаза и увидела вдалеке группу огородников. Они махали руками и громко звали её. Одна из женщин, опередив других, подбежала к Брайне и, многозначительно глядя на неё, спросила, что ей сегодня приснилось.
Не успела Брайна ответить, как подоспели остальные с невероятным известием о том, что её срочно вызывает начальник участка, потому что прибыл приказ о её досрочном освобождении. Брайна, как на крыльях, помчалась в комендатуру, радуясь и не веря своему счастью. Там ей разъяснили, что досрочное освобождение вызвано её инвалидностью вследствие неизлечимой болезни, а также с учётом её примерного поведения во время заключения. Попрощавшись с окружающими, в том числе, не забыв верного Трезора, Брайна тут же отбыла в Бурму для оформления необходимых документов.
В главной канцелярии лагеря Брайну поставили в известность, что в связи с военным положением, вплоть до особого распоряжения, ей как бывшей заключенной не разрешено проживание в европейской части страны, а также в республиканских и областных центрах. С учётом этих тебований она должна была указать название станции, до которой хотела бы получить билет.
Оказалось, ни в Петровск, ни в Куйбышев, ни в Ташкент, где жили те, кто был бы рад её приезду, она не имела права ехать. Доступным оставался только город Наманган, где находился брат Геннадий с женой. Поразмыслив, Брайна решила направиться туда, тем более, что от Намангана было недалеко и до Ташкента, где находилась Геня. Не менее важным при её болезни оказывался и благоприятный среднеазиатский климат: обилие тепла и отсутствие холодной зимы.
В лагерной канцелярии Брайна получила специальную справку, удостоверяющую личность, которую следовало предъявить в милиции по месту жительства для получения паспорта. Выдали ей также небольшую сумму денег и выписали требование на бесплатный железнодорожный билет для проезда в общем вагоне до станции Наманган. Затем на складе подобрали одежду и обувь поприличнее, в пищеблоке дали на дорогу буханку хлеба и три банки рыбных консервов. Верные подруги по несчастью проводили до ворот лагеря, и впервые за долгие годы Брайна без конвоя вышла за пределы зоны.
На Карагандинском вокзале она получила билет, в ожидании поезда написала и отправила письма Киму и Розе Александровне, наслаждаясь свободой, прогулялась в сквере, отдохнула в зале ожидания и через несколько часов вошла в вагон поезда, направлявшегося в Ташкент.
Так закончилась её тюремная эпопея, продолжавшаяся лет пять лет и девять месяцев вместо назначенных восьми. Впрочем, и этого срока оказалось достаточно, чтобы полная сил женщина во цвете лет превратилась в больную, кривобокую, сутулую почти старуху с грустными, но всё ещё ясными голубыми глазами.
На третьи сутки пути Брайна благополучно прибыла в Ташкент и сразу поспешила на розыски Гени по имевшемуся у неё почтовому адресу, уточняя у встречных прохожих маршрут. По пути Брайна с интересом оглядывала непривычный для неё азиатский город. За глинобитными стенами, ограждающими улицы, среди пышных садов виднелись одно-двухэтажные невзрачные дома. По улицам неторопливо трусили низкорослые ослики, запряжённые в тележки на двух высоких колесах.
В тележках важно восседали красивые узбеки в добротных разноцветных халатах и одинаковых тюбетейках. Солнце совсем не по-осеннему нещадно припекало, по тротуарам сновали люди, по одежде и поведению которых легко угадывались беженцы из западных областей.
Добравшись до желанной цели, Брайна обнаружила, что это, оказывается, детский дом. Дежурная сотрудница канцелярии подтвердила, что Геня Борисовна работала здесь несколько лет, но недавно добилась перевода в город Наманган, где проживает семья её брата. Узнав, что Брайна – старшая сестра Гени, и уже давно с ней рассталась, женщина расчувствовалась и предложила позвонить по телефону в детский дом Намангана, где теперь работала Геня. Едва услышав в телефонной трубке её голос, Брайна задохнулась от волнения. С большим трудом сдерживая рыдания, она сообщила о своём скором приезде в Наманган. В ответ послышались всхлипы, обрывки нечленораздельной речи, плач…
Выехав вечером из Ташкента, на следующий день Брайна прибыла в заветный Наманган, радуясь и тревожась перед предстоящим неопределённым новым этапом её жизни. Она без труда узнала Геню, которая стояла на перроне и близоруко щурилась, всматриваясь в окна медленно катящихся мимо неё вагонов.
Увидев выходящую из поезда Брайну, поседевшую, изнурённую, болезненную, почти неузнаваемую, Геня на мгновение остолбенела от испуга и неожиданности, затем сестры обнялись и молча заплакали. Примостившись на скамейке пристанционного сквера, они незаметно для себя проговорили несколько часов кряду обо всём, что накопилось за годы вынужденной разлуки. Здесь Брайна узнала от Гени о гибели в бою под Смоленском любимого брата Геннадия.
Это трагическое известие больно ранило Брайну. Перед мысленным взором возникло красивое, вдохновенное лицо голубоглазого еврейского парня – весёлого, остроумного жизнелюба, полного надежд и творческих планов. Среди миллионов жертв ненасытная война поглотила и его, молодого, романтичного поэта, таланту которого не суждено было раскрыться. Какое огромное горе! Какая невосполнимая потеря для семьи и родных!
Не дождавшись единственного старенького автобуса, который безо всякого расписания иногда курсировал между вокзалом и центром города, сёстры пешком, не торопясь, направились к дому Гени, где теперь предстояло жить и Брайне. По дороге Геня знакомила её с городом и его особенностями.
В 1943 году Наманган был захолустным провинциальным среднеазиатским городком с улицами, покрытыми толстым слоем пыли. Вдоль них за сплошными глинобитными стенами – дувалами – располагались обширные усадьбы местных жителей с фруктовыми садами, виноградниками и кукурузными делянками вокруг приземистых домов с плоскими крышами, выстроенных по древнему обычаю из глины, смешанной с соломой и коровьим навозом. Лишь несколько городских кварталов были застроены двух и трехэтажными административными и жилыми кирпичными зданиями, оборудованными электричеством, водопроводом, канализацией и печным отоплением.
Остальная часть города через систему каналов – арыков снабжалась водой из реки Нарын. Воду из арыка перед употреблением обязательно следовало отстаивать и кипятить. Для освещения в вечернее время здесь использовались керосиновые лампы, а пища готовилась либо во дворе на примитивном очаге у арыка, либо в помещении на плите с конфорками. Топливом служили сухие стебли хлопчатника, продававшиеся на рынке.
Геня, всегда отличавшаяся деловитостью, кратко и убедительно, как учитель на уроке, растолковала Брайне всё, через что ей предстояло пройти для возвращения в гражданскую жизнь. Прежде всего, следовало получить паспорт. С этим затруднений не предвиделось, так как в сопроводительной справке из лагеря значилось, что Брайну направили на жительство в Наманган.
Следующий этап – прописка. Город перенаселён беженцами, поэтому очень трудно найти квартиру, жилая площадь которой по санитарным нормам позволяла бы прописать нового жильца. Сама Геня с дочкой Раечкой временно занимала служебную квартиру детского дома и не имела права прописать в неё кого бы то ни было ещё. Но она не сомневалась, что это сделает Бетя, жившая в хорошей квартире, выделенной по специальному распоряжению властей семье эвакуированного писателя.
Однако, и получение прописки – только полдела. Как только штамп о ней появится в паспорте, следует, не теряя ни дня, предпринимать попытки устройства на работу, т.к. это единственный путь спасения от голода. Все рабочие и служащие по месту работы получают продовольственные карточки, обеспечивающие их существование в условиях военного времени. Без такой карточки человек обречён на муки голода и гибель.
Заметив, что Брайна плохо представляет себе, о чём идет речь, Геня разъяснила, что с началом войны в стране была введена карточная система нормированного снабжения населения основными продуктами питания. Хлеб, сахар, масло, соль, крупы по обычной государственной цене стали продаваться уже не всем желающим подряд, а только покупателям, предъявляющим соответствующий талон, в котором указана полагающаяся ему норма. И хотя назначенные нормы были далеки от реальных потребностей людей, тем не менее, эта система спасала от голода рядовых рабочих, служащих и их семьи, для которых рыночные цены на продукты стали недоступны.
Спасительные карточки весь трудоспособный народ получал под строгим контролем только по месту своей работы. Этими обстоятельствами объяснялась необходимость срочного устройства Брайны на работу. Геня была уверена, что дорога в школу или детский сад для Брайны была закрыта из-за её судимости, и советовала заранее примириться с мыслью, что ради карточек придется соглашаться на любую работу.
О собственных материальных затруднениях Геня деликатно умалчивала. Но, выслушав её, Брайна остро осознала, что станет тяжкой обузой для сестры, пока сама не обеспечит своё существование. И твёрдо решила во что бы то ни стало в кратчайший срок добиться заветных карточек! Любопытным соседям Геня объяснила, что сестра была эвакуирована в Казахстан, а теперь перебралась в Наманган, к сестре, в связи с тем, что больна и нуждается в помощи. Эта нехитрая легенда служила профилактической мерой против нежелательных расспросов или случайного раскрытия правды о судьбе Брайны, что серьезно осложнило бы служебное положение Гени, а для Бети и вовсе означало бы катастрофу.
Бетя преподавала химию в военном училище, эвакуированном из Подмосковья. Условия работы там были на редкость благоприятны. Во-первых, занятия с курсантами, соблюдающими военную дисциплину, проходили в спокойной, деловой обстановке, доставляя Бете моральное удовлетворение. Во-вторых, в дополнение к зарплате, она пользовалась трехразовым питанием в столовой училища, что воспринималось не только ею самой, но и всеми знакомыми как сказочная удача.
В училище Бетю уважали и ценили как специалиста, но если бы в «особом» отделе (внутренней службы госбезопасности на каждом советском предприятии и учреждении, которая просуществовала до начала 90-х гг.) стало известно, кто такая Брайна и кем она приходится Бете, скорее всего, ей было бы не избежать увольнения. Поэтому она не могла поселить Брайну у себя, и даже остерегалась приглашать её в гости, но, соблюдая осторожность, помогала сестрам продуктами, лекарствами, деньгами, а позже сумела незаметно для соседей и сослуживцев быстро, без волокиты прописать Брайну в своей квартире.
Брайна не раз благодарила судьбу за то, что в такое трудное для неё время рядом оказались Геня и Бетя. Без их помощи и поддержки она, больная, беспомощная и одинокая, скорее всего, попросту пропала бы. А родственницы умудрились даже устроить Брайне после приезда несколько дней полного отдыха с изобильным питанием и фруктами на десерт, что сразу благотворно сказалось на её самочувствии. Её до слез трогала сердечная забота сестры и золовки, она была глубоко благодарна им, но вместе с тем постоянно винила себя за то, что невольно стала причиной их непосильных расходов и хлопот. Ей не терпелось поскорее получить заветные продовольственные карточки, чтобы внести и свою долю в «общий котёл». Для этого после получения паспорта и прописки оставалось лишь устроиться на работу. Но здесь её ожидало очередное испытание.
Педагог по призванию, Брайна, конечно, стремилась вернуться в школу. Для неё занятия с детьми всегда были любимым творческим делом, и школа притягивала её подобно тому, как артиста манит сцена, а моряка – море. Даже годы заключения не поколебали сделанный ею в юности жизненный выбор: «сеять разумное, доброе, вечное». И хотя во время войны в школах очень не хватало учителей, так как многие из них были призваны в Красную Армию, для Брайны путь туда был закрыт. Ярлык «члена семьи врага народа» исключал всякую возможность возвращения в учительскую среду. Скрывать же факт и причину ареста и заключения было бесполезно потому, что на это указывал специальный шифр в паспорте.
Нелегко было Брайне отказаться от надежды на возвращение к хорошо знакомому и любимому делу, но делать нечего – пришлось смириться и настроиться на поиск любой посильной работы.
По установившейся традиции стена у входа на городской рынок использовалась для расклейки всевозможных объявлений. Сюда и направилась Брайна в поисках нужной информации. Как нарочно, первым ей попалось на глаза аккуратно напечатанное на машинке приглашение на постоянную работу в школу учителя русского языка и литературы. Брайна восприняла его как знак свыше о том, что школа призывает её, несмотря на запреты. В её разыгравшемся воображении тут же возникло предположение, что в этом далёком узбекском городе народным образованием руководит честный, порядочный, справедливый человек, которого не смутит её судимость. Он сочтёт необходимым побеседовать с ней лично, и она сумеет убедить его в своём желании добросовестно и полезно трудиться. В радостном возбуж- дении от этих мыслей Брайна решила тут же, не откладывая, подать необходимые документы в городской отдел народного образования.
Правда, при освобождении из лагеря выяснилось, что в личном деле Брайны не оказалось ни её диплома об окончании пединститута, ни трудовой книжки, которые были изъяты во время ареста в Минске. Каким-то чудом сохранилась лишь справка о работе учителем русского языка и литературы в 7-й минской школе.
Заявление с просьбой о приёме на работу, справку и краткую автобиографию, где о судимости было упомянуто лишь вскользь, Брайна отнесла по указанному адресу. Пожилая женщина-инспектор вежливо предложила через два дня прийти за ответом. В назначенное время, не без волнения, Брайна вошла в уже знакомый кабинет, и инспектор молча протянула ей её бумаги. На заявлении корявым почерком было начертано: «Отказать!» Чуда не произошло. Брайне пришлось ещё раз убедиться, что путь в школу для неё закрыт.
Следующую попытку устроиться на работу Брайна предприняла в рабочей столовой текстильной фабрики, где требовалась подсобница для мытья посуды. Заведующий, посмотрев на Брайну, сочувственно заявил ей: «Бабушка, для вас это слишком тяжелый труд, вы не справитесь!» «Бабушке», которой недавно исполнилось 45 лет, ничего не оставалось, как понурившись отправиться восвояси.
Однако, предчувствие счастливого случая не оставляло Брайну. И он не заставил себя долго ждать. Полуголодная, озабоченная своими неудачами, брела Брайна утром по пыльной улице к рынку, как вдруг шедшая навстречу женщина остановилась и неуверенно назвала её по имени. Брайна всмотрелась и узнала Ревекку Вульфовну Кулькович, хорошо знакомую учительницу, с которой часто встречалась в Минске. Давняя знакомая с глубоким сочувствием и душевной болью смотрела на Брайну, в её глазах стояли слезы. Она пригласила Брайну к себе домой, за чаем они поведали друг другу свои невесёлые истории. Ревекке Вульфовне назначили за мужа пятилетнее заключение в концлагере, которое она отбыла от звонка до звонка, после чего приехала в Наманган, куда эвакуировались две её взрослые дочери. Она тоже долго не могла никуда устроиться на работу, пока случайно не узнала о кооперативной артели надомного труда, изготовляющей платки ручной вязки. Артель принимала на работу любых жителей города, умеющих вязать крючком, обеспечивала продовольственными карточками и платила зарплату в зависимости от количества и качества изготовленных платков. В конце разговора Ревекка Вульфовна предложила дать Брайне несколько уроков вязания, а затем помочь ей устроиться в артель.
Брайна после возвращения из лагеря. Наманган, 1943 г.
В детстве Брайна умела вязать крючком, и ей было нетрудно вновь овладеть приёмами вязания, если бы не скрюченные болезнью пальцы. Но обстановка вынуждала, а годы заключения приучили к упорству. И через два-три дня настойчивой тренировки Брайна ещё не очень сноровисто, но достаточно уверенно, без огрехов плела крючком узоры платка.
В артели Ревекка Вульфовна пользовалась уважением, по её рекомендации Брайну без лишней волокиты оформили надомной работницей. На складе выдали крючки, мотки ниток, чертежи платков, а в бухгалтерии она получила вожделенные продовольственные карточки рабочей категории, согласно которым Брайне полагалась ежедневная норма хлеба в 600 граммов – по тем временам настоящее богатство.
Артельное начальство поставило в известность, что за невыполнение месячного плана производства платков последует увольнение без предупреждения. А Брайна радовалась, что худо-бедно вязанием удастся обеспечить своё существование и ради этого с утра до позднего вечера, в будни и выходные, не выпускала крючка из рук. Хотя месячная норма выработки пока оставалась для неё недосягаемой, тем не менее увольнением ей всё-таки не угрожали, потому что артельные контролеры убедились в её добросовестности и по-доброму сочувствовали ей.
Зарабатывала Брайна немного, но питание дружной семьи всё равно заметно улучшилось, что отразилось и на настроении. Теперь по вечерам сестры нередко даже напевали любимые еврейские песни своей молодости, к радости маленькой Раечки, старательно подпевавшей: «Шпил, балалайка…».
Зимой 1944 года горсовет выделил Гене в порядке очередности «квартиру» в одноэтажном глинобитном бараке, состоящем из расположенных в ряд отдельных помещений, прозванных кибитками. Барак находился во дворе узбекской мечети.
Кибитка представляла собой комнату площадью около 12 квадратных метров с земляным полом, без электричества, водопровода и канализации, с одним небольшим окном и входом непосредственно со двора, без тамбура. В углу размещалась плита с двумя конфорками для приготовления пищи и обогрева помещения зимой. В стенах были устроены большие ниши для домашней утвари, посуды и одежды.
От прежних хозяев остались небольшой столик у окна, деревянная лавка да старые циновки, устилавшие пол. Не хотелось Гене вселяться в это помещение, тем более, что она была не первая, кому его предлагали, но от неё настойчиво требовали освободить служебную квартиру, поэтому пришлось соглашаться даже на это убогое жилье. Брайна же после её многолетнего пребывания в гнетущей обстановке, сутолоке и тесноте лагерных бараков с их спертым воздухом, душной жарой летом и ледяными сквозняками зимой, постоянной руганью, стонами и плачем обездоленных женщин воспринимала пребывание в кибитке с родной и близкой по духу сестрой и забавной племянницей как подарок судьбы. Опыт жизни в лагере помогал ей терпимо относиться к трудным бытовым условиям, которые во многом не обеспечивали самые элементарные потребности жильцов.
Особенно нелепо выглядело водоснабжение. По мере надобности воду черпали прямо из арыка, протекавшего рядом с бараком. Но для питья и приготовления пищи необходимый объем воды набирали ночью, так как считалось, что в это время она чище. После нескольких часов отстоя воду отделяли от осадка, процеживали через марлю, кипятили в большой кастрюле и охлаждали в том же арыке.
Умывались из допотопного рукомойника над подставленным ведром. В городской бане приходилось часами ожидать своей очереди, чтобы войти в мыльную, а там опять становиться в очередь, чтобы набрать шайку не очень горячей мутной воды.
Один на весь барак общественный туалет постоянно пребывал в антисанитарном состоянии и в тёмное время суток освещался только луной.
Каждый вечер Брайна доставала из ниши и стелила себе постель на лавке, утром складывая её обратно. Тем не менее, в те трудные военные годы подобные условия быта в тылу воспринимались как вполне приемлемые, потому что в них люди всё-таки могли жить с надеждой на лучшее будущее.
Несмотря на всё зло, которое власти причинили Брайне, она оставалась верной патриоткой своей страны и считала делом чести при любой возможности активно содействовать борьбе с фашистами. Такая возможность ей представилась, когда коллектив работников артели решил послать бойцам на фронт подарочные посылки ко дню Красной Армии. Брайна с энтузиазмом приняла участие в этой акции. Она сочиняла теплые письма незнакомым бойцам; связала несколько пар варежек и носков; деньги, которые копила себе на одежду, сдала на закупку яблок и табака. И испытала огромное удовольствие, когда вместе с другими женщинами провожала вагон-теплушку, в котором делегация города сопровождала посылки на фронт.
От Кима приходили волнующие письма, в которых он выражал горячее желание поскорее оставить осточертевший ему детский дом, приехать в Наманган и зажить совсем иной жизнью вместе с родной, заботливой, ласковой мамой в уютной и доброжелательной домашней обстановке, как когда-то в Минске. Эти письма будоражили душу матери. Её переполняло желание поскорее увидеть сына, обнять и приласкать его, о многом расспросить, рассказать…
Но его искренний, буйный детский восторг в предвкушении их встречи и радужные надежды на новую «домашнюю» жизнь серьёзно беспокоили Брайну. Она понимала, что надежды Кима вызваны воспоминаниями о благополучном, тёплом доме в Минске, где он был счастлив в окружении любящих и любимых молодых, заботливых родителей. Теперь же ему предстояла встреча с постаревшей, больной, измученной матерью и почти нищенское существование вместе с ней в тесной кибитке.
Как воспримет Ким эти неожиданные для него условия? Не отразятся ли они нежелательным образом на его самочувствии, поведении, учёбе? Поразмыслив и посоветовавшись с Геней, Брайна пришла к выводу, что до конца учебного года Киму всё же следует оставаться в Петровске, чтобы успешно закончить 7-й класс, которым завершалось его неполное среднее образование. Это было важно, потому что с аттестатом о таком образовании можно было продолжать учёбу в средних специальных учебных заведениях для приобретения специальности. Кроме того, Брайна надеялась, что к лету она окрепнет физически и улучшит своё материальное положение. К тому же городские власти обещали вскоре провести в барак электричество и водопровод.
Когда Ким узнал об отсрочке встречи и её причинах, он был огорчен и разочарован, пытался возражать, уверял, что не боится трудностей, но, в конце концов, вынужден был согласиться подождать ещё несколько месяцев.
Однажды зимним вечером, когда Брайна, как обычно, была занята своим вязанием при свете керосиновой лампы, Геня вернулась с работы расстроенная и с досадой пожаловалась сестре, что директриса детдома упрекнула её за то, что воспитанники её группы не справились с контрольной работой по математике, о чём стало известно от школьной учительницы.
Геню очень огорчало, что она не могла помочь ребятам, потому что в математике была не сильна. Брайна машинально поинтересовалась, о каких конкретно разделах математики идёт речь. Когда-то в юности, учась в гимназии, она не имела проблем с этой наукой. Геня достала задачник, бумагу, карандаш. Брайна отложила вязание, прочитала задачу, подумала и тут же нашла правильное решение. Геня пришла в восторг! С тех пор в их кибитку зачастили ребята-детдомовцы – Брайна с энтузиазмом и большой радостью занималась с ними. Ведь это было её любимое дело! Дети быстро подружились с Брайной. Она помогала им справиться с их заданиями не только по математике, в ответ некоторые из ребят научились вязать и помогали ей выполнять план по изготовлению платков.
Довольно скоро результаты этих занятий заметно отразились на школьных отметках ребят из Гениной группы, и в детдоме распространился слух, что это заслуга сестры Гени Борисовны, которая «щёлкает любые задачи, как орешки». Директриса детдома по достоинству оценила пользу такого сотрудничества с Брайной и предложила ей почасовую оплату её работы с тем, чтобы подобные консультации стали постоянными. В дополнение к этому на кухню поступило распоряжение ежедневно отпускать для Брайны бесплатный обед.
Брайна была чрезвычайно довольна и тронута таким отношением. Неожиданно снова получив доступ к любимой профессии, она испытывала не просто моральное удовлетворение, а истинную радость творческого труда. Это благодатно влияло на её настроение и общее состояние здоровья, не говоря уже об улучшении материальных возможностей.
По настоятельной просьбе директрисы Брайна согласилась попытаться подтянуть в учёбе несколько безнадёжно отстающих учеников из разных групп. И в этом случае её педагогический опыт, природный талант и терпение принесли свои плоды, пробудив у большинства ребят интерес сначала к математике, а затем и к другим школьным предметам. Дела у них пошли на поправку.
Брайна (стоит первая слева) ведёт занятия в Наманганском детском доме. 1944 г.
В детском доме стали относиться к Брайне как к своему внештатному сотруднику и даже иногда приглашали её на заседания педсовета. Во время одной из таких встреч весной 1944 года директриса случайно узнала от Брайны, что её сын находится в Петровском детдоме, и она надеется на скорую встречу с ним. Зная о нелегких бытовых и материальных условиях, в которых проживали сёстры, и искренне желая помочь Брайне, директриса выразила готовность зачислить Кима в число воспитанников своего детдома. Брайна с благодарностью восприняла это неожиданное предложение, и в мае 1944 года отправила в Петровск соответствующее заявление и копии необходимых документов, одновременно известив об этом Кима.