Глава 14
В лагерь «Бурма» сообщения о положении на фронтах доходили нерегулярно и с опозданием. Война почти не отразилась на лагерных порядках, но запрет переписки трагически осложнил душевные переживания тех заключенных, родственники которых оказались в зоне военных действий. У Брайны было более чем достаточно причин для волнений. С тех пор, как стало известно о захвате немцами Минска и Бобруйска, беспокойство за судьбы матери, сестры, братьев, Иды всё сильнее овладевало всеми её мыслями.
Тревожные письма приходили от Лены из Харькова. Она убедилась, что совершила большую ошибку, когда покинула коллектив детского дома. И хотя, стараясь не расстраивать маму, пыталась подтрунивать над своим неопределенным положением, Брайна чувствовала за её нарочито бодрыми словами растерянность, тревогу и страх своей неопытной, беззащитной доченьки, неожиданно оказавшейся в условиях тяжелой нужды и реальной опасности. Лена с огромным нетерпением ждала ответных писем мамы и умоляла её поторопиться, но Брайна была лишена такой возможности, а сердце матери трепетало в предчувствии беды!
В Харькове поначалу всё у Лены складывалось как нельзя лучше. Вместе с Наташей она успела подать документы в приёмную комиссию Автодорожного института, и в связи с отсутствием конкурса их обеих без проволочек зачислили в студенты, выдали студенческие билеты, обещали обеспечить стипендией и предоставить место в общежитии.
Лена и Наташа – студентки Автодорожного института. Харьков, 1941 г.
Начало занятий было назначено на 10 сентября, а пока девушкам предложили за небольшую плату поработать на уборке учебных корпусов. Для Лены это предложение оказалось весьма кстати, так как её небольшой денежный запас был уже на исходе. А через несколько дней Лене предложили поселиться в частном доме, где институт арендовал комнату для своих студентов. Она была рада перебраться в общежитие из квартиры наташиных родственников, где ей было неловко и неуютно.
Дом, в котором её поселили вместе с тремя новыми студентками, был окружен большим красивым садом. На деревьях зрели яблоки, груши, сливы. Хозяйка дома дружелюбно отнеслась к квартиранткам, девушки тоже быстро поладили между собой, и Лена с хорошим настроением ожидала начала занятий, продолжая подрабатывать мытьем полов и окон в кабинетах и аудиториях института. Занятая этой работой, она несколько дней не виделась с Наташей, а встретив, узнала, что коллектив их бывшего детдома находился в Харькове три дня, а затем отправился по железной дороге в Саратов.
Наташа успела повидаться со своей сестрой на товарной станции и там видела Кима, который выглядел вполне благополучно, но поговорить с ним ей не удалось. Обо всём этом Лена написала Брайне, и очень сожалела, что упустила возможность передать ему свой адрес.
Несмотря на всё более тревожную обстановку, в первых числах сентября начались занятия в институте. Между тем, немецкие самолеты ежедневно бомбили город, где-то вдали всё чаще слышалась артиллерийская канонада. В аудитории явилась лишь небольшая часть студентов. Рядом с куцым расписанием занятий вывесили объявление о том, что стипендия в первом семестре выплачиваться не будет. Многие кафедры и кабинеты были закрыты. Прошел слух, что часть профессоров и преподавателей уже выехали из города, а другие готовятся к отъезду.
Через несколько дней вместо лекции состоялось общее собрание, на котором представитель дирекции объявил, что институт временно прекращает свою деятельность из- за опасности бомбёжек. При этом оратор уверял, что нет никаких оснований для паники, как нет и необходимости покидать город, и выражал уверенность, что в ближайшее время Красная Армия под руководством коммунистической партии и гениального вождя товарища Сталина успешно завершит разгром немецко-фашистских захватчиков, бомбежки прекратятся, и институт возобновит свой обычный режим работы.
Но эти формальные заверения не могли успокоить Лену. К такому неожиданному повороту событий она не была готова и растерялась. Рушились её прежние планы и надежды, связанные с учебой и проживанием в Харькове. Интуитивно она предчувствовала надвигающуюся опасность, и инстинкт самосохранения подсказывал, пока не поздно, перебираться подальше от линии фронта в безопасные районы страны. Но ей, одинокой девушке, почти подростку, без средств, без родных и друзей было страшно наобум отправиться в неизвестность, где её никто не ждёт, не знает, не приютит. Как никогда раньше ей был необходим в эти дни толковый, разумный, доброжелательный совет матери, самого родного и преданного человека, но от неё с начала войны не было никаких вестей. Лена терялась в догадках о причинах необычно затянувшегося молчания Брайны, а та, в свою очередь, горевала до изнеможения, лишённая возможности поддержать советом и добрым словом нуждающуюся в её помощи дочь.
Мучительные размышления Лены завершились тем, что из опасения оказаться без крова и средств к существованию в чужих краях она решила остаться в Харькове и дожидаться возвращения нормальных условий жизни и учебы. Такому решению в немалой степени способствовали ежедневные заверения по радио, что город никогда не будет сдан врагу, а также пример Наташи и её родственников, не помышлявших об отъезде.
Как и большинство одурманенных официальной пропагандой советских людей, Лена искренне верила в те дни, что беспорядки, вызванные войной, продолжатся недолго: наверняка великим и мудрым Сталиным все грядущие события предусмотрены заранее, полная победа легендарной Красной Армии над фашистами близка, и вскоре она дождется её вместе с сотнями тысяч харьковчан!
Окончательно решив остаться, Лена стала искать работу на заводах, фабриках, в учреждениях. Вопреки её ожиданиям, это оказалось непросто. Везде требовались специалисты, а семнадцатилетней девушке со школьным аттестатом всюду отказывали. Между тем, нужда всё крепче затягивала свою петлю. До предела износилась единственная пара обуви – летние босоножки; весь гардероб состоял всего из двух легких платьев и короткого осеннего пальтишка. Денег хватало только на хлеб и молоко, а теперь, после закрытия института, нужно было самой платить и за квартиру.
В конце концов, Лена была вынуждена обратиться в большой ресторан, где требовались официантки, хотя именно эта работа ей не нравилась и казалась унизительной. Заработок официанток в ресторане был небольшим, зато бесплатно полагалось приличное питание. С первой же зарплаты Лена приобрела на рынке подержанные, но крепкие туфли, платье, внесла свой взнос за квартиру. Она повеселела, дела пошли на поправку, даже регулярные бомбежки казались уже не такими опасными, как раньше.
Но в конце октября пришла настоящая беда: нежданная, страшная, непоправимая. После ожесточённых боёв в город вошли немецкие войска. Смертельная ловушка захлопнулась. На несколько дней жизнь в городе замерла. Затем объявилась новая власть и городская управа, созданная оккупантами. По радио, в газетах, на щитах для объявлений распространялись устрашающие распоряжения о новых порядках, за неподчинение которым грозил расстрел.
Одним из первых приказов все домовладельцы вместе с уполномоченными управы обязаны были в кратчайший срок произвести регистрацию всех проживающих в городе лиц с обязательным указанием их национальности и вероисповедания. Евреев, которых официально начали именовать не иначе как жидами, следовало вносить в отдельные списки на специально предназначенной для этого бумаге жёлтого цвета. Жидам запрещалось пользоваться городским транспортом, передвигаться по тротуарам, на верхней одежде спереди и сзади им предписывалось носить отличительные жёлтые метки определенного размера.
На трамвайных остановках, в витринах магазинов, на афишных тумбах появились плакаты и карикатуры, обвиняющие евреев в самых невероятных преступлениях. Для Лены всё, что происходило в городе после прихода фашистов, было настолько неестественным, что казалось каким-то кошмарным наваждением. Она никак не могла взять себя в руки, сосредоточиться и обдумать, как ей следует поступать в этой страшной обстановке.
Испуганная, растерянная, несчастная и одинокая, Лена отсиживалась в своей комнате, где её однажды застала хозяйка дома, решительно заявив, что Лена ради своего спасения должна скрыть свое еврейское происхождение. Она посоветовала Лене, пользуясь тем, что соседи знают о ней только то, что она студентка из детдома и внешне не выглядит типичной еврейкой, аккуратно исправить в студенческом билете фамилию Гершон на Герман, после чего смело утверждать, что она русская. Паспорт следовало надежно спрятать в подполье до лучших времен, а везде, где потребуется, предъявлять только студенческий билет. На вопросы о паспорте или свидетельстве о рождении заявлять, что незадолго перед приходом новой власти свидетельство было сдано в милицию для оформления паспорта, в результате и паспорт не был получен, и свидетельство пропало.
Лена с глубокой благодарностью последовала советам своей спасительницы и даже воспряла духом. Хозяйка зарегистрировала Лену в районной управе в качестве русской студентки и посоветовала ей не сидеть дома, а подыскать работу там, где ей будет спокойнее и безопаснее. Лена возвратилась на прежнее место в ресторан, где уже были новые хозяева и новые порядки, но её приняли без обычной волокиты, так как персонал её помнил и относился дружелюбно. Ресторан часто посещали немецкие офицеры, чиновники, местные полицаи. Обслуживая их, Лена никак не могла справиться с волнением и страхом. Это доводило её к концу смены до изнеможения. Но и после работы, в своей комнате, не было покоя от постоянного ощущения опасности, обречённости, безысходности. Вновь и вновь, обливаясь слезами, горько сожалела Лена о своих поспешных, недальновидных действиях, приведших её в западню, из которой она не видела выхода. В безнадёжной тоске она обращалась с мольбой о спасении к провидению, к образам своих родителей и родных, образу великого и мудрого вождя и учителя Сталина.