Глава 13
Узнав о начале войны, обитатели детского дома сперва потешались над немцами, которым теперь якобы предстояло испробовать на своей шкуре несокрушимую мощь Красной Армии. Но уже через неделю среди сотрудников пошли разговоры о возможной эвакуации вглубь страны.
Чуть ли не каждый день, не веря своим глазам, дети и взрослые наблюдали, как группы самолетов с крестами на крыльях в строгом порядке, как на параде, беспрепятственно летят на восток, а потом возвращаются обратно. Все одинаково недоумевали, почему в небе нет наших, советских, самолетов? И находили утешение в том, что «там» знают, как нужно действовать, значит, так надо!
Иногда со стороны Шполы доносились глухие взрывы, там полыхали пожары, поднимались столбы дыма. Становилось страшно, особенно с наступлением темноты, но днём опять хотелось верить, что «наши» вот-вот покажут немцам, «где раки зимуют»!
Между тем из Киева пришло указание временно вывезти детей в Харьков и разместить там в одном из пригородных пионерлагерей. Директор попытался организовать переезд по железной дороге с ближайшей станции, но оказалось, что пассажирские поезда через Шполу уже не ходили, а товарных вагонов, оборудованных для перевозки людей, на станции не нашлось. Удалось лишь договориться, что на узловой станции Смела, расположенной в 50 километрах от Шполы, будет подготовлено для детдома несколько товарных вагонов.
После двухдневных сборов утром 11 июля необычный караван выступил в пеший поход на Смелу. Две конные повозки и две большие телеги, запряжённые волами и нагруженные одеждой, одеялами и провиантом, в окружении полутора сотен детей и подростков в возрасте от 10 до 17 лет, а также несколько воспитателей и учителей во главе с директором двигались в облаках пыли по просёлочной дороге.
Лена и Ким шли рядом, держась за руки. Лена была очень озабочена неопределённым положением, в котором оказалась из-за нападения немцев. В мае она успешно закончила десятилетку, в начале июня получила аттестат и паспорт, надеясь в середине июля прибыть в Минск и подать документы для поступления в пединститут. Лена даже успела отправить на адрес Иды посылку со своей одеждой и обувью, но война исковеркала все планы.
Судя по радиосообщениям, фашисты уже неоднократно бомбили Минск, поэтому ехать туда было опасно и бессмысленно. Лена понимала, что в такой сложной обстановке ей не следует отрываться от коллектива детдома и оставлять Кима. Поэтому вместе со всеми она решила добраться до Харькова, а там в зависимости от обстановки будет виднее, как поступить дальше. Все ещё верилось, что к тому времени немцев непременно прогонят, восстановится порядок, и можно будет продолжать действовать так, как было задумано раньше.
На ночлег остановились в деревне, километрах в десяти от Смелы. Рано утром директор и завхоз оседлали лошадей и поскакали на станцию уточнять время и место погрузки детдомовцев в вагоны. Вся колонна быстро приготовилась к движению, но разведчики долго не возвращались, а когда вернулись, рассказали о полной неразберихе на станции. Оказалось, ни о каких вагонах для детдома никто ничего не знает. Встал вопрос: возвращаться ли обратно в Шполу или продолжать двигаться дальше в направлении Харькова, по пути пытаясь сесть в попутный эшелон. Мнения разошлись, но директор настоял на продолжении похода.
Обойдя стороной Смелу, караван направился к городу Черкассы, чтобы там попытаться переправиться через Днепр. В этих местах он так широко разливается во время весеннего половодья, что перебраться на другой берег непросто. Но в Черкассах находился старый действующий деревянный мост, широко известный в округе своей более чем четырехкилометровой протяжённостью. У въезда на мост цепочка красноармейцев сдерживала поток беженцев, пропуская идущие навстречу воинские части: пехоту, артиллерию, кавалерию. Пешком проходить по мосту не разрешалось, и военные, воспользовавшись тем, что у моста скопилось много телег, рассадили на них детдомовцев, даже не спрашивая согласия хозяев. Повозки двигались еле-еле, часто останавливаясь из-за того, что мост оказался загруженным до отказа.
Когда Лена и Ким находились уже рядом с желанным берегом, вдруг завыла сирена воздушной тревоги, и на горизонте показались немецкие самолеты. Их было не меньше двух десятков. Подлетая к мосту, они выстроились в линию и по одному стали пикировать, сбрасывая на мост бомбы. Началась паника: крики, плач, ржание лошадей, мычание коров, пронзительный свист и взрывы бомб, грохот зениток, треск пулеметов, – всё слилось в одну адскую какофонию.
Во время прямых попаданий бомб было жутко видеть взлетающие вверх тела людей, животных, обломки телег… Испуганная, бледная Лена крепко держала Кима за руку. Как и многие другие, они попытались было пробраться вперед, но это оказалось невозможно: впереди была непроходимая преграда из плотно сбившихся телег, лошадей и коров. Детям не оставалось ничего иного, кроме как спрятаться под ближайшую телегу. Дрожа от страха, они утешали друг друга, что этот ужас скоро закончится.
Какой бы бесконечной ни казалась бомбежка, но она действительно наконец закончилась. Вражеские самолеты улетели, неразбериха, толкотня, крики ещё продолжались, но движение по мосту постепенно возобновилось. У съезда с него дежурили сотрудники детдома, направляя детей к небольшому перелеску недалеко от дороги. За деревьями находилось небольшое озерцо, на берегах которого собралось уже немало народу; люди умывались, коровы пили воду.
Детдомовцы группировались вокруг двух конных повозок, возле которых хлопотали директор и другие сотрудники. Детей собирали долго. И часа через два на горизонте показалась новая группа немецких самолетов. Снова возникла паника. Директор, надрываясь, приказал лечь на землю, но многие бросились в воду. «Там вас поглушат, как рыбу!» – кричал директор, но мало кто его слышал.
Когда налёт кончился, сделали перекличку. Оказалось, отсутствует более двадцати детей. Две телеги с имуществом, запряжённые волами, почему-то не переправились вместе со всеми, но ждать и искать их не стали – нужно было срочно покидать опасное место.
Из Черкасс по главному магистральному шоссе на восток тянулся непрерывный поток беженцев, который неизбежно тормозил бы движение детской колонны. Большую опасность представляла и немецкая авиация, которая всё светлое время суток хозяйничала в небе. Учитывая эти обстоятельства, директор решил вести детей проселочными дорогами от села к селу, считая этот путь более удобным и безопасным, хотя и более долгим.
Где-то ему удалось раздобыть подробную карту местности с названиями деревень и дорожной сетью. Эта карта помогла успешно пройти намеченный путь без слепого блуждания в паутине сельских дорог.
Сделав выбор в пользу такого маршрута, директор очень надеялся на помощь сельских жителей и не ошибся. Жалея обездоленных детей, крестьяне в большинстве случаев тепло и сердечно относились к ним, кормили, давали приют на ночь, некоторые на своих телегах даже подвозили их на несколько километров вперёд.
По жёсткому графику движения, составленному директором, для спасения надо было ежедневно проходить по 30-35 километров. Через каждые 10-12 километров устраивали привал. Во время второго, самого длительного, каждый получал ломоть хлеба и кружку молока из постоянного запаса, регулярно пополняемого по пути.
На последнем привале обычно приходилось поджидать отставших ослабевших ребят и размещать их на двух собственных повозках. Когда, наконец, караван достигал очередного конечного пункта, где заранее высланный передовой отряд, состоящий из сотрудников и старших воспитанников, уже позаботился о горячей пище и ночлеге для всего коллектива, наступал ежедневный маленький праздник.
А рано утром следующего дня, как правило, позавтракав у хлебосольных хозяев, чем бог послал, дети собирались в условленном месте и шагали дальше. За первые дни многие натёрли ноги, но быстро избавились от этого недуга после того, как по совету бывалых людей стали применять для лечения мочу.
Обувь, часто нуждавшуюся в ремонте, приводили в порядок сами её владельцы под руководством одного из учителей, ответственного за сапожный инструмент и материалы.
Если на пути встречалась река, порядок движения изменялся: два-три часа отводились на купание и стирку. Так день за днём отряд беженцев продвигался всё ближе к Харькову. От надежды на проезд по железной дороге пришлось полностью отказаться. Никто из взрослых в точности не знал, какова реальная военная обстановка, где находятся немцы, и как действует Красная Армия.
Иногда откуда-то со стороны доносилась орудийная и пулеметная стрельба, были видны вдали пикирующие самолеты, и это уже никого не пугало – лишь заставляло ускорять движение. Но стоило только далеко впереди или сзади показаться приближавшемуся самолету, как раздавались истошные крики «воздух!», и все моментально рассыпались по сторонам, прячась в придорожных кустах и посевах.
Лена в этих случаях вовремя оказывалась рядом с Кимом, и её рука крепко прижимала его к земле, пока немецкий летчик, выпустив несколько пулеметных очередей, не убирался восвояси.
В начале августа колонна детского дома проходила через большое село, расположенное в 70 километрах от Харькова. В это время на сельской площади вокруг полевой кухни расположилась на обед небольшая советская воинская часть. Увидев усталых детей, бредущих по пыльной дороге, командир предложил директору покормить их.
Устроили привал, повар сварил полный котел пшенной каши, разложил её по кастрюлям, дети расселись вокруг них и под сочувственные шутки красноармейцев заработали ложками.
Ким заметил, что Лена с подругами о чём-то оживлённо беседуют с командиром части, затем к разговору подключился директор детдома. Было заметно, что разговор серьёзный, и действительно оказалось, что Лена со своей одноклассницей Наташей Цаплинской с разрешения директора упросили командира части подвезти их до Харькова на своих автомашинах.
Лена объяснила Киму, что очень опасается пропустить целый год учебы в институте из-за опоздания с подачей документов. И Наташа очень кстати предложила, пока не поздно, попытаться поступить в один из харьковских институтов, а позже, когда обстоятельства позволят, перевестись в Минск.
В Харькове у Наташи были родственники, и она заверила Лену, что они разрешат ей первое время пожить у них. Это предложение привлекало Лену ещё и тем, что, учась в Харькове, она не порывала бы связь с Кимом, так как предполагалось, что детский дом разместится где-то поблизости.
«Срок приема документов в институт истекает, мне нельзя терять ни дня, поэтому нам придется ненадолго расстаться, – объяснила Лена Киму. – Но как только детдом получит постоянное место в Харькове, девочки мне сообщат, и я сразу же приеду, так что, не беспокойся и не волнуйся!».
Что мог возразить на это десятилетний мальчик? Ему было грустно расставаться с заботливой и доброй сестрой, но он понял, что это важно для неёе, и верил, что разлука будет недолгой. Они обнялись, Лена поцеловала рыжую голову брата. Они расставались, не подозревая, что встретиться им больше не суждено…
На третий день после отъезда Лены детдомовская колонна, наконец, достигла пригорода Харькова и расположилась в сквере рядом с конечной остановкой одного из городских трамваев. Директор поспешил в центр города заявить об их прибытии и получить дальнейшие указания.
Харьков отнюдь не выглядел спокойным тыловым городом. То и дело в полном снаряжении куда-то направлялись воинские подразделения, катились тяжелые орудия в конных упряжках. Впервые дети увидели здесь несколько танков. А в сумерках завыли сирены воздушной тревоги, в лучах прожекторов замелькали силуэты самолётов, зенитки открыли по ним частый огонь, где-то вдалеке послышались взрывы бомб, показались языки пламени. Война и здесь уже правила свой бал!
Вечером возвратился директор. Все столпились вокруг него. Он коротко объявил, что в связи изменившейся военной обстановкой детдом будет эвакуирован по железной дороге вглубь страны, и в ближайшие день-два согласуют место назначения, выделят вагоны, и можно будет отправляться в путь. А пока в связи с возможностью отстать и потеряться всем строго-настрого запрещалось отлучаться даже ненадолго.
Ким очень встревожился. Он живо представлял, как будет волноваться Лена, не зная, куда подевался детдом и где находится её брат. Ведь она была уверена, что в Харькове они встретятся. Поэтому он должен срочно найти и предупредить её! Эта мысль полностью захватила мальчика. Он не сомневался, что кто-нибудь из подруг Лены знает, где её можно найти и согласится поехать вместе с ним. Казалось, на это не потребуется много времени, тем более, что можно воспользоваться трамваем.
Но никто не решился нарушить запрет и самовольно отлучиться в город вместе с Кимом. Не удалось отыскать и адрес родственников Наташи. Выяснилось лишь, что непосредственно перед отъездом девочки решили подавать документы в Автодорожный институт.
Узнав об этом, Ким сам туда направился, наивно полагая, что в институте ему помогут найти сестру. Одна из старших девочек проводила Кима до трамвая, попросила кондуктора подсказать, как лучше добраться до нужного места, высыпала в его карман несколько мелких монет и строго наказала в любом случае до вечера вернуться обратно.
Трамвай был уже в центре города, когда вдруг снова завыли сирены воздушной тревоги. Трамвай остановился, кондуктор закричал, чтобы все немедленно покинули вагон. В дверях образовались пробки. Ким барахтался в толпе, когда какая-то женщина истошно закричала, что у неё украли кошелек, и тут же крепкий мужчина схватил его за плечо и поинтересовался, с кем он едет и куда. Ответ его явно не удовлетворил, он вышел вместе с Кимом и подвёл его к постовому милиционеру.
«Этот мальчик говорит, что он из детдома и ищет сестру, а в трамвае у женщины только что украли кошелек», – заявил мужчина. «Разберёмся!» – ответил милиционер и, больше ни о чём не спрашивая, быстро отвёл Кима в отделение милиции, расположенное почти напротив остановившегося трамвая. Дежурному он заявил, что привёл бездомного мальчишку, который подозревается в воровстве. Дежурный, поглощенный какими-то делами, не отрываясь от телефона, протянул пришедшему ключ и махнул рукой по направлению к двери в конце коридора. Несколько шагов по коридору, щелчок замка в двери, и Ким оказался один в пустой камере.
Всё произошло так неожиданно и быстро, что Ким несколько минут не мог прийти в себя от потрясения и растерянности. Наконец собрался с духом и постучал в дверь раз, другой, третий. Никто не отозвался на стук. К стенам камеры были прикреплены три небольшие откидные полки. В полном отчаянии Ким свалился на одну из них. Мысли о Лене, детдоме, своём положении роились в его голове, но постепенно усталость взяла своё, и мальчик незаметно уснул. Проснулся от грубого толчка. В камере появились трое подростков лет по 16-17. Один из них стащил Кима с полки, обшарил его карманы, забрал деньги, снял с его головы кепку и, влепив чувствительный щелчок в лоб, объявил, что эта полка – его законное место. Остальные две заняли его приятели.
Едва Ким устроился в уголке на полу, как в камеру вошли два милиционера и без всяких объяснений стали избивать всех задержанных. Несколько тумаков досталось и Киму. Не столько от боли, сколько от страха и обиды, он громко заревел. Детский плач, видимо, удивил экзекуторов, один из них обратил внимание на ревущего мальчишку и поинтересовался, как тот здесь оказался. Ким объяснил, и милиционер ему поверил.
Он вывел Кима из камеры, попросив дежурного покормить пацана и помочь ему. Дежурный, недавно сменивший предыдущего, как оказалось, даже не знал, что в камере находился малолетка. Он предложил Киму чай, бутерброды, а сам начал наводить справки о Дарьевском детдоме. Ким весьма кстати вспомнил, что директор утром отправился по делам в обком партии, и милиционер стал вежливо и учтиво обзванивать его отделы. Один за другим звучали неутешительные ответы, но добросовестный служака не отступал, и маленькое чудо свершилось!
Директор, заканчивавший оформление документов, связанных с эвакуацией, в одном из отделов обкома услышал, как секретарша в телефонном разговоре упомянула Дарьевский детдом и поинтересовался, в чём дело. Он тут же подтвердил личность Кима и заверил, что обязательно заедет за ним.
Никогда и никого в жизни Ким не ожидал с таким нетерпением и навсегда запомнил тот счастливый момент, когда его спаситель появился в отделении милиции! Выяснив причину самовольной отлучки, директор не стал отчитывать Кима, даже выразил сожаление, что из-за нехватки времени не имеет возможности разыскать и забрать с собой обеих девушек, которым, наверняка, теперь будет совсем не до учебы, когда немецкие войска рвутся к Харькову, а из срочно города эвакуируются все государственные предприятия и учреждения. После этих слов директора тревога Кима за судьбу сестры только возросла, но поделать он уже ничего не мог.
На следующий день коллектив детского дома, сократившийся во время 700-километрового пешего перехода почти на 50 человек, погрузился на станции в три товарных вагона, оборудованных нарами, и, простояв в тупике ещё сутки, проследовал по маршруту Харьков – Саратов.
В конце августа, по прибытии в пункт назначения, беженцев распределили по разным детским домам Саратовской области. Ким в составе небольшой группы получил направление в город Петровск. Перед отъездом одна из подруг Лены, выполняя заранее полученное от неё поручение, вручила Киму спичечный коробок, в котором находилась небольшая фотокарточка Брайны и адрес Акмолинского лагеря. «Ты должен написать маме письмо, когда устроишься. Она будет знать твой адрес, сообщит его Лене, и вы потом сможете встретиться. Запомни: от тебя теперь зависит судьба всей семьи!» – наставляла Кима девушка. И этот последний, прощальный знак внимания заботливой сестры впоследствии действительно сыграл свою судьбоносную роль.
…Петровский детский дом внешне разительно отличался от Дарьевского. Он располагался на обособленном участке города и состоял из пары десятков зданий, большинство из которых представляло собой небольшие жилые дома деревенского типа. Среди них своими размерами и конструкциями выделялись лишь здания дирекции, пищеблока и клуба. Несколько в стороне находился «хоздвор» – группа хозяйственных и складских построек.
На вновьприбывших сразу стали составлять анкеты, распределяя их по возрастным и учебным группам. Но тут выяснилось, что личные дела многих детей, в том числе Кима, отсутствуют – при эвакуации почти весь архив Дарьевского детдома был утерян. Женщина, оформлявшая анкету Кима, задавала вопросы и с его слов одну за другой заполняла графы анкеты. Памятуя наставление Лены, на вопрос о родителях Ким ответил, что ему о них ничего не известно. Тогда сотрудница доверительно посоветовала ему, воспользовавшись неразберихой, изменить свои анкетные данные: «неблагозвучную», по её мнению, фамилию Гершон сменить на Ершов, а в графе национальность вместо «еврей» написать «русский». «Когда вырастешь, получишь паспорт, и придёт время устраиваться на работу, поймёшь, как это будет важно», – внушала опытная чиновница.
Ким и сам уже не раз имел возможность убедиться, что окружающие, как взрослые, так и дети, сторонятся, поносят и обижают евреев без всяких причин, просто за их национальность. Лена объясняла, что это происходит из-за недостатка культуры, образования и плохого воспитания людей. Но эти объяснения не приносили успокоения, и несправедливо обиженный часто сожалел, что родился евреем, а не русским.
Однако очутившись перед возможностью совершить для себя «спасительный» переворот, Ким вдруг остро ощутил недопустимость такого поступка: ведь таким образом он, по сути, должен был отказаться от своей семьи, предать родителей и Лену – самых дорогих для него людей на свете! Даже в свои 10 лет он был в состоянии осознать это и без колебаний ответил, что не согласен. Женщина не стала настаивать и внесла в анкету подлинные данные.
Его зачислили в группу четвероклассников. Так в конце августа 1941 года в Петровске начался новый этап детдомовской жизни Кима, но теперь уже без постоянной заботливой поддержки родного человека, преданной сестры. Его определили на постоянное место в одном из жилых домов. Комендант проводил его туда, указал койку и познакомил с воспитательницей по имени Евгения Агафангеловна.
Дом состоял из двух помещений: прихожей и спальни. У входа размещались несколько примитивных умывальников, а на стене вешалка для одежды – длинная доска с крючками. Несколько грубо изготовленных столов и лавок занимали остальную площадь. На одном столе стояли два ведра с питьевой водой и железные кружки. В спальне вдоль стен 15 кроватей расставлены таким образом, что один проход с тумбочкой приходился на две кровати. Центральное место в доме занимала печка с чугунной плитой. Почти вся она вместе с топкой находилась в спальне, только тыльная сторона выступала в прихожую. Туалет – дощатая будка с двусторонними входами – находился во дворе.
В этом доме размещалась группа из 12 учеников третьего и четвертого классов, а также два старшеклассника, ответственные за порядок, и взрослый парень-инвалид лет 20-ти из бывших воспитанников по кличке «Культяпый», которого из жалости оставили при детдоме в качестве разнорабочего. В детстве он отморозил себе ноги, обе ступни были наполовину ампутированы, ходил он в специальных протезных ботинках, но физически это был крепкий, очень сильный юноша.
«Культяпый» втёрся в доверие к воспитательнице, подчинил себе старшеклассников и, действуя по принципу кнута и пряника, единолично властвовал в маленьком мальчишеском коллективе. Своими повадками «Культяпый» остро напомнил Киму Гриню из Дарьевского детдома, о котором он уже почти забыл. А здесь снова из- за своей национальности сразу попал в число отверженных. «Жидёнок, да еще рыжий!» – при первой же встрече с Кимом провозгласил «Культяпый», и эти прозвища он и его окружение с тех пор употребляли постоянно.
Ким старался избегать встреч с «Культяпым» и его подручными. Днём сделать это было нетрудно, но вечером, после ужина, когда все собирались в доме, ему часто приходилось терпеть подзатыльники и молча выслушивать незаслуженные оскорбления, потому что при малейшей попытке защититься или возразить подручные затевали перебранку, быстро переходящую в групповое избиение. При этом сам «Культяпый», явно наслаждаясь такими сценами, лишь наблюдал и подбадривал своих вассалов.
Выручало Кима чтение книг, ставшее для него любимым занятием, приносившим ни с чем несравнимую радость и удовольствие. Он восхищался честными, добрыми, мужественными литературными героями, их справедливыми поступками и втайне мечтал о счастливой встрече с таким человеком, который стал бы для него старшим другом и надёжным защитником от нападений «Культяпого» и его братвы.
Согласно установленному распорядку, ежедневно после обеда два часа отводилось «общественно-полезному труду». В это время воспитанники занимались уборкой помещений и территории, разнообразными работами на хозяйственном дворе. Однажды понадобились помощники столяру, и Ким попал в их число. С тех пор он стал постоянно посещать столярную мастерскую. Ему было приятно находиться в окружении пахнущих сосновой смолой досок и брусков, нравилось наблюдать за красивыми то размашистыми, то скупыми движениями пожилого опытного мастера, в руках которого незатейливые инструменты превращали грубую заготовку в изящную привлекательную деталь. С большой охотой Ким осваивал азы столярного мастерства, и пришел час, когда он испытал радость «творца» своей первой табуретки!
Воспитанники детдома учились в городской школе, расположенной в центре. Путь до неё от детдома занимал не менее получаса. Чтобы не опоздать на занятия, а перед этим успеть умыться и позавтракать, мальчишкам нужно было подниматься очень рано. А это не простая задача! С ролью будильника успешно справлялась Евгения Агафангеловна. Рано утром в спальне раздавался голос воспитательницы: «Дин-дон-дон, дин-дон-дон. От Советского информбюро!.. В последний час…» По этому сигналу все просыпались и ещё лежа в кроватях несколько минут выслушивали сообщение о положении дел на фронтах.
Увы, вести были неутешительными. Немцы упорно продолжали наступать. В конце октября Красная Армия оставила Харьков. Это известие встревожило Кима, но ненадолго: он был уверен, что Лена вовремя оттуда эвакуировалась – ничего другого он и представить себе не мог. В начале сентября он отправил Брайне письмо, в котором не забыл напомнить, чтобы она сообщила Лене его новый адрес. Однако время шло, а ответных писем ни от матери, ни от сестры не было.