Глава 11
Тяжелые удары судьбы и вызванные ими глубокие душевные потрясения не могли не сказаться на чувствительной натуре Брайны.
В 1940-м, третьем году заключения, здоровье Брайны пошатнулось. Нервы совсем сдали, появились внезапные приступы слабости и головокружения, в кистях рук часто возникала изнурительная ломота. Врачи лагерной санчасти хоть и оказывали экстренную помощь при обострениях, лечить болезнь по-настоящему просто не имели возможности. Боль в руках усиливалась, становилось всё труднее удерживать нож при резке хлеба, в результате после нескольких замечаний начальства Брайну отчислили из хлеборезки. Теперь она числилась разнорабочей, и её надлежало использовать везде, где потребуются дополнительные руки.
Вначале она попала на швейную фабрику, где должна была вышивать узоры на женских платьях. Работа эта требовала навыков, которых у Брайны не было, а без них норма обязательной выработки была недостижимой. К тому же держать иголку в больных руках оказалось ещё труднее, чем нож, поэтому очень скоро её и тут признали непригодной.
После этого Брайне доверили должность дворника и одновременно связной. Она находилась при комендатуре, отвечала за чистоту прилегающего участка, а когда требовалось кого-то вызвать или передать что-либо, отставляла в сторону метлу и отправлялась по назначению. Но и в этой должности долго работать не пришлось.
В середине 1940 года специальный женский лагерь, где находилась Брайна, начали расформировывать. Женщин этапами отправляли в другие места заключения. Брайна попала в группу, отправлявшуюся в большой лагерный центр «Бурма», расположенный на окраине города Караганда.
От железнодорожной станции колонна заключенных в окружении вооруженной охраны проследовала по городским улицам. Население высыпало из домов поглазеть на «преступников». Сзади и по сторонам пристроились мальчишки. Они дразнились, кидались в арестанток камешками – было стыдно, горько, обидно…
Районный лагерный центр «Бурма» располагался на обширной территории и состоял из нескольких не изолированных друг от друга участков, в каждом из которых в мужских и женских бараках содержались уголовники вместе с политическими. Лишь один участок для самых опасных преступников, так называемая «подконвойка», был огорожен от остальных колючей проволокой. Туда и поместили вновь прибывший этап.
Встретили женщин не только неприветливо, но явно враждебно. Оскорбления, угрозы, грязная ругань так и сыпались со всех сторон. Позже Брайна случайно узнала, что такой прием был специально оганизован администрацией лагеря, заранее предупредившей «своих» зеков о прибытии жён «изменников Родины и врагов народа». Отныне этим несчастным, безвинно осуждённым, в основном образованным, интеллигентным женщинам, предстояло находиться среди настоящих преступниц – проституток, воровок, мошенниц и убийц с их привычным сквернословием, подлостью и ложью.
В первую же ночь на новом месте у Брайны украли теплые носки. Их так ловко стянули с ног во время сна, что она даже не почувствовала. Обворованы были и многие другие женщины – кто больше, кто меньше. Искать пропажу, заявлять об этом было не только бесполезно, но и небезопасно. Прослыть доносчиком – значило навсегда обречь себя на изощренные издевательства или побои блатной мафии, верховодившей в каждом бараке.
Когда началось распределение новоприбывших по рабочим местам, Брайна, пересилив опасения и сомнения, отрекомендовалась в качестве опытной хлеборезки с более чем двухгодичным стажем. К счастью, на одном из участков срочно требовалась хлеборезка в связи с внезапной серьезной болезнью предыдущей работницы. Но, так как такое место очень высоко ценилось, кадровик, распределявший людей, решил повременить с назначением Брайны, чтобы убедиться в отсутствии другой, возможно, более подходящей кандидатуры.
Брайну отправили обратно в подконвойку, несколько дней она занималась уборкой барака в ожидании своей участи, почти не надеясь на удачу. Но госпожа удача на сей раз улыбнулась Брайне. Её перевели на центральный участок, где находились пищеблок, пекарня, баня, клуб, ремонтные мастерские и склад. Начальство не допускало туда матерых уголовников, опасаясь за сохранность материалов и продовольствия, поэтому здесь работали в основном заключенные-специалисты. Они-то ежедневно и получали из рук Брайны свой хлебный паек.
Поселили её в женском бараке, где большинство составляли политические заключённые. Это была ещё одна удача, т.к. там соблюдались относительно спокойные условия проживания и особенно ночного отдыха. Условия работы оказались несколько легче, чем в Акмолинске. Здесь Брайна была в хлеборезке одна, сама себе хозяйка.
Она должна была ежедневно получить в пекарне около 30 буханок хлеба, развесить их на пайки и раздать работающим на участке зекам в соответствии с предъявленными ими талонами. Кроме того Брайна распределяла по другим участкам обеденные талоны. Хотя приступы общей слабости повторялись, а боль в руках не проходила, Брайна не подавала вида, терпела и успешно справлялась с работой, отчётливо сознавая, что только счастливая случайность спасла её от несравнимо более тяжелой, опасной и унизительной участи.
Вначале заключенные отнеслись к новой хлеборезке с недоверием и подозрительностью. Они не сомневались, что она будет так же, как её предшественница, наживаться за их счет. В первое время Брайна слышала в свой адрес только грубости, упрёки и угрозы. Почти каждый требовал заново взвесить пайку у него на глазах. И каково же было удивление людей, когда они убеждались, что вес хлеба оказывался даже чуточку больше нормы!
Это являлось личным достижением Брайны.
За счет особо тщательного оберегания хлеба от высыхания ей удавалось с пользой для каждого заключённого использовать тот небольшой допустимый перевес на усушку, который законно полагался при получении свежего хлеба в пекарне. Никто из заключённых не мог себе даже представить, что пайка самой Брайны при этом частенько состояла из мелких хлебных обрезков и крошек и, на всякий непредвиденный случай, она забирала её в последнюю очередь.
Заключённые же были уверены, что у неё всегда можно было раздобыть хлеб. Поэтому то одни, то другие подкарауливали Брайну в укромных местах и предлагали в обмен на хлеб тёплые вещи, мыло, чай, однако встречали категорический отказ даже начинать разговор на эту тему. Так мало-помалу среди зеков распространилось мнение, что хлеборезка Брайна просто помешана на честности, ведёт себя как «собака на сене», и никакие «гешефты» с ней не сделаешь. Такое мнение ещё более окрепло после уж вовсе непостижимого для них поступка Брайны.
Это случилось в один из обычных рабочих дней. Брайна заканчивала развеску своих пайков, как вдруг обнаружила, что на полке остаётся ещё несколько целых буханок хлеба. Она изумилась, ужаснулась, бросилась проверять весы, пайки, сверять разнарядку, считать талоны… Всё оказалось в порядке, как обычно, но на полке, тем не менее, красовались шесть лишних буханок.
Не раздумывая, Брайна бросилась в пекарню и заявила об этом. Оказалось, весовщица перепутала гири и не заметила, что выдала Брайне бОльший вес, чем полагалось. Вся бригада пекарей могла от этого серьёзно пострадать и была искренне благодарна Брайне за её бдительность и честность. С тех пор, отпуская Брайне хлеб, весовщица не забывала прибавить ей «на усушку» небольшую дополнительную порцию.
А вот в бараке никто из заключённых товарок не только не одобрил поступка Брайны, но и счёл его большой глупостью, сожалея о бездарно упущенной ею возможности помочь себе и другим.
Постепенно Брайна освоилась настолько, что знала по имени каждого своего «клиента» и наизусть помнила вес положенной ему пайки. А заключенные, убедившись, что Брайна никогда не обвешивает, никому не оказывает предпочтения и всегда выдает хлеб вовремя, перестали ругаться и грубить, а иногда даже не скупились на слова благодарности и похвалы.
В конце рабочего дня, подведя итоги для отчета и убрав помещение, Брайна могла позволить себе спокойно перечитать письма Лены, которые хранились здесь же в укромном месте. Содержательные, интересные письма, наполненные искренней теплотой дочерней любви, заботой, сочувствием и светлыми мечтами о желанной встрече, являлись для Брайны среди мрачной лагерной обстановки бесценным и спасительным средством утешения. Они ободряли, поддерживали, укрепляли надежду на возвращение в семью, в столь желанную нормальную человеческую жизнь.
Временами Брайна ухитрялась даже выкроить время для чтения художественной литературы из скудной лагерной библиотеки. Забывая в эти минуты обо всём, она радостно погружалась в горячо любимый с детства чудесный мир книг, из которого так нелегко было потом опять возвращаться в лагерную действительность.
Иногда воскресными вечерами в клубе демонстрировались советские кинофильмы, о которых с похвалой отзывалась в своих письмах Лена: «Истребители», «Девушка спешит на свидание», «Подкидыш», «Учитель». Брайна старалась не пропустить их и, глядя на экран, живо представляла своих детей в клубе детского дома на сеансе того же фильма – ей казалось, что они снова рядом с ней, снова вместе… Эта иллюзия ненадолго вызывала сладкое чувство умиротворения.
Серые лагерные будни тянулись день за днём. Весной 1941 года Брайна неожиданно встретилась в пекарне с Мишиным, бывшим заместителем начальника Акмолинского лагеря, порядочность которого она запомнила навсегда.
Мишин прибыл в Бурму по служебным делам и зашёл в пекарню познакомиться с организацией тамошнего производства. Брайна бросилась к нему навстречу, как к родному человеку, коротко напомнила о себе, ещё раз горячо поблагодарила за проявленную им чуткость и справедливость. Мишин был явно тронут этим искренним порывом, но холодно, ровным голосом ответил, что лишь выполнял свои обязанности, тут же повернулся к сопровождающим и продолжил обход.
Такое поведение не на шутку огорчило Брайну. Она ожидала, что её кумир если не посочувствует, то хотя бы скажет доброе слово. Увы, пришлось разочароваться и в том единственном представителе лагерного персонала, которого она до этой минуты считала порядочным человеком.
Наступило лето. В конце июня до заключенных докатилась весть о том, что Германия всё же напала на Советский Союз. Новость встретили довольно спокойно – издалека казалось, что Красная Армия легко одолеет фашистов и война будет недолгой. Но в июле неожиданно снова была полностью запрещена переписка для всех заключённых. По инерции какое-то время письма с воли ещё продолжали поступать, но с каждым днём они становились всё тревожнее и тревожнее.